Василий Шукшин - Я пришёл дать вам волю. Любавины

– Мне всех не надо. А одного найди – в Астрахань поедет, к Ивашке Красулину.

– Гумагу? – догадался Любим.

– Никаких гумаг. Взять все в память, и до поры пускай все умрет.

Мимо шла и шла конница. Со Степаном здоровались; он кивал головой, влюбленно всматривался в своих казаков.

– Здоров, батька!

– По чарочке б, Стяпан Тимофеич!.. Глотки – того, дерет… Пыль бы сполоснуть!

Степан задумчиво щурил глаза. Вдруг он увидел кого-то.

– Макся Федоров!

Молодой казак (тот игрок в карты) придержал коня.

– Я?

– Ты. Ехай суда.

Макся подъехал. Степан улыбнулся растерянности парня.

– Чего ж не здороваисся? Не узнал, что ли? Я вот тебя узнал.

– Здоров, батька.

– Здоров, сынок. Как, в картишки стариков обыгрываешь?

– Нет! – выпалил Макся. И покраснел.

Степан и есаулы засмеялись.

– Чего ты отпираться-то кинулся? Старика обыграть – это суметь надо. Они хитрые. – Степан спрыгнул с коня. – Иди-ка суда.

Макся тоже спешился и отошел с атаманом в сторону. Тот долго ему что-то втолковывал. Макся кивал головой. Потом Степан приобнял парня, поцеловал и отпустил.

Макся, счастливый и гордый, никого не видя вокруг, вскочил на коня и с места взял в мах.

Конница все шла.

Степан тоже сел на коня, тронул его тихим шагом. Есаулы за ним.

Степан вдруг обернулся, позвал:

– Иван, найди Матвея Иванова. Пошли ко мне.

Есаулы переглянулись… Не нравился им этот Матвей Иванов – баба какая-то, да еще и говорун. Иван послал казака найти Матвея, но сам подъехал к Степану, чуть потеснил его коня вбок.

– Степан… казаки наказали выговорить тебе…

– Ну. Слухаю.

– Этот Матвей… он, видно, хороший мужик, но ты уж прямо милуисся с им на виду войска. Обида берет казаков…

– А тебя берет?

– А?

– Тебе, говорю, тоже обидно, что я гутарю с мужиком?! Что вы седня, оглохли, что ль, все?

– Да гутарь на здоровье! Уведи в шатер, там и гутарьте… Только гляди, не стал бы он с толку сбивать…

– С какого?

– Ну… мало ли у их чего на уме. Кто их знает, этих мужиков. А он вон какой говорун!

– Ты прямо как за девкой за мной доглядываешь. – Степан усмехнулся. – Смешной ты, Иван… Не бойся, он меня с толку не собьет.

– Я так-то не боюсь…

– И не обижайтесь. Ума-разума атаман наберется – кому от этого хуже? Всем лучше будет.

– От его – ума-разума? – удивился Иван. – Господи…

– От его. Не гляди, что неказистый, – все смекает. Ты, Ваня, таких не отталкивай от себя. У его вон в чем душа держится – а она болит за всех, умная душа. Не обижайте его.

– Никто его не обижает.

– Мне отец рассказывал про деда, отца своего… Здоров был, пошуметь любил, Стырь знал его. Кому хошь бока наломает, а калеку какого-нибудь домой приведет, накормит, напоит и с собой спать положит. Мне всех убогих да бездомных тоже жалко… Да ишо когда бьют их…

– Кто его бьет!

– Я не про Матвея. А и про его! Бьют таких, Иван! Не слышим мы – стон стоит по деревням да по городам. И такие же, русские… курвы: ни стыда, ни жалости – бьют. Как маленько посильней да царю угодный, так норовит, змея такая, мужику на шею. Мы сдуру в Персию поперли – вот кому надо кровя-то пускать, своим! Я два раза проехал – посмотрел… Да там не… Тьфу! Не буду! Не буду!.. Тьфу! Говори мне чего-нибудь… про войско. Высыпаются казаки?

– Меняемся, как же.

– Шагу не сбавляй, но отоспаться давай. Корми тоже хорошо. Надо в Астрахань свежими прийти. Пить, гляди, не давай.

– Гляжу.

– В Астрахани, даст бог, разговеемся. Ну, оставь одного. Пусть Матвей-то смелей подъедет… шумнул я тут на его. Пусть не боится. Да и вы не коситесь – уревновали, дураки. Побольше б нам таких в войско – с головой да с душой, – умней бы дело-то пошло. Позови-ка.

– Ладно.

Матвей нашел атамана, когда солнышко уже село. На просторную степь за Волгой легла тень. Светло поблескивала широкая полоса реки. Мир и покой чудился на земле. Не звать бы никого, не тревожить бы на этой земле. А что делать? Любить же надо на этой земле… Звезды в небе считать. Почему же на душе все время тревожно, больно даже?

– Звал, Тимофеич?

– Звал. – Степан сидел на яру, обняв руками колени. Сзади стоял конь, недоуменно фыркал и легонько тянул повод. – Хотел договорить давешное, да расхотел. Ты говоришь: кинулся было бога любить… А я любил, Матвей.

– Неужто? – искренне изумился Матвей.

– Любил. Молился… Только молился, а сам думал: не поверит он мне. Я никакой не сиротка, не золотушный… Подумает: просит, а сам небось про баб думает али – как погулять… Он же ведь все там знает.