Летиция Коломбани - Женщины Парижа [litres]

Нет, она не собирается продолжать свои дежурства во Дворце. Позвонит директрисе и объявит ей свое решение. У нее нет способностей на этом поприще. Она не знает, что ей делать со всеми этими несчастными женщинами, с их разбитыми жизнями, которые, соприкасаясь с ее собственной, только наносят ей непоправимый вред.

Да, она старалась отстаивать свою точку зрения, пробовала следовать советам Леонара. Дистанция – говорил он когда-то ей, вот ключевое слово. Ни в коем случае не пытаться взваливать на себя несчастья тех, кто будет к ней обращаться. Нужно уметь себя от этого защищать. Входя во Дворец, нужно надевать на себя панцирь и снимать его, только выйдя оттуда. Солен так не умеет. Душа у нее не такая, как у ракообразных. Ее панцирь слишком уязвим, он протекает.

Конечно, и у нее бывали свои победы, совсем крошечные победы, наполнявшие ее радостью. Так, жалкие песчинки, мгновенно сметенные смертью Синтии. Но встречные ветры оказались уж слишком сильны. В уютных с виду стенах большого фойе Дворца она чувствовала себя способной помочь этим женщинам, облегчить их положение, немного улучшить их жалкое состояние. Какая самонадеянность! Она оказалась всего лишь жалкой, бесполезной колибри с крошечным клювом, которая впустую занималась своей суетливой возней, пока в лесу бушевал пожар.

Возможно, со временем она вернется к прежней профессии, не обязательно адвокатуре, ведь у нее будет впечатление, что она потерпела поражение, сделала серьезный шаг назад, уж не говоря о поисках новой адвокатской конторы. Например, она может поискать место преподавателя права в университете, стать профессором, как ее родители. Это, конечно, вовсе не то занятие, о котором она грезила в детстве, но ведь в конечном итоге мечтания никуда ее не привели.

Она подумала о романе, который недавно дала себе обязательство написать. Но ей следовало признаться, что и с этим у нее ничего не выходило. Для других она умела находить слова, но только не для себя. Они к ней не приходили, и все тут. У нее совсем не было вдохновения, разве не значило это, что она совершенно не создана для писательства?

Леонар слушал ее не перебивая. После продолжительного молчания он наконец признался, что страшно замерз. Оказалось, что он стоял на улице рядом с ее домом с шоколадными бриошами в руках. И теперь с большим удовольствием принял бы ее приглашение на кофе или чай, если бы она разрешила ему к ней подняться.

Они долго разговаривали с ним в гостиной, сидя на диване. Леонар мгновенно осознал, что с этим делом покончено, что все, что он мог бы ей сказать, бессильно перед решением Солен. Впервые она не пыталась никого из себя изображать, а была самой собой. Она рассказала ему о своей слабости, о профессиональном выгорании, о самоубийстве Артюра Сен-Клера, которое полностью нарушило ровное течение ее жизни. Она рассказала ему все, о чем умолчала во время их первой встречи. Ей больше нечего было терять, нечего было скрывать.

Леонар был взволнован ее откровенностью. Он никогда не догадался бы, что ей пришлось столько перенести. Он признался, что тоже пережил трагедию несколько лет назад, когда его бросила подруга, почти жена. Когда они с ней познакомились, та уже была матерью двух маленьких детей. Этих малышей Леонар очень полюбил, как своих собственных, ухаживал за ними, укачивал на руках, старался воспитывать. Рядом с этими детьми он прожил счастливо целых десять лет, пока их не вырвали из его жизни. Такова реальность: общество не продумало механизма защиты для брошенных неродных отцов и матерей. Нет у них никаких прав: ни оставить их себе, ни даже встречаться с ними они не могут. Нет родства, значит, нет и статуса. И ты для них просто перестаешь существовать, исчезаешь, стираешься из истории их жизни, растворяешься со временем, как силуэт постепенно тает и исчезает со старого фото, как лицо, черты которого восстановить в памяти уже невозможно. Леонар признался, что познал настоящее отчаяние, рассказал даже о черных мыслях, которые его тогда преследовали. При расставании он не просто потерял спутницу жизни, он лишился целой семьи. И он почувствовал себя круглым сиротой. От прежней жизни у него не осталось почти ничего, кроме нескольких рисунков, которые ему подарили дети. Десять лет свелись к трем листам бумаги.

Сидя рядом с ним на диване, Солен слушала рассказ о его невеселой «семейной» жизни. Она прекрасно его понимала. Ведь и она сама была родом из одиночества. Пустота и одиночество, что-что, а это ей было хорошо знакомо. Квартира, где ты не знаешь, куда себя деть, где и словом перекинуться не с кем. Чувство тревоги, которое начинает завладевать тобой ближе к ночи. И ежедневный кошмар просыпаться утром в одиночестве. Особенно отвратительны были выходные и праздничные дни, когда тебя буквально захлестывает это полное одиночество, когда приходится как-то убивать время, раз уж нельзя убить себя. Создавалось впечатление, что жизнь просачивается сквозь пальцы, как песок. Что жизнь – это поезд, который невозможно остановить и в который ты никак не можешь решиться запрыгнуть.