Кирилл Рябов - Пёс

Бобровский почувствовал лёгкую тошноту.

— Это не такие уж и большие деньги, — добавил Герман. — Я почти уверен, у тебя они есть.

— Нет, — сказал Бобровский. — Ни денег, ни договора.

В трубке послышался шум и неразборчивая ругань, потом раздалось отчетливое: «Дай-ка я этому пидору объясню».

— Не вешай трубку, — сказал другой голос, громкий и злой. — С тобой Аслан говорит. Если повесишь трубку сейчас, я тебе выколю левый глаз. Будешь со мной спорить, псина, я тебе выколю правый глаз. Ты нам должен сто пятьдесят кусков, рвань. Хорошо подумай, как нам их вернуть в ближайшее время.

Бобровский молчал. Ему не было страшно. Скорей, любопытно.

— Я про тебя всё знаю, — рычал Аслан. — Прятаться тебе некуда, мудила. Я хоть прямо сейчас приеду и засуну тебе кол в жопу. Готовь бабки, говноед. Прямо сейчас.

Снова послышались шум и возня, какие-то пререкания, а потом в эфир вернулся дружелюбный Герман.

— Алексей, — сказал он. — Ты извини, просто мой коллега очень нервный. Он не любит, когда его хотят обжулить. И я не люблю. Правда, я стараюсь всегда всё решать мирным путём, без эксцессов. Ты слушаешь?

— Слушаю, — сказал Бобровский.

— Прекрасно. Давай встретимся через пару часов. Всё обговорим. Я один приеду, без Аслана…

Бобровский услышал отдалённый выкрик: «Я его, суку, за яйца повешу на струне». А Герман ответил: «Не кипятись. Мы всё мирно решим».

— Короче, через пару часов подгоняй в центр. Сможешь?

Бобровский молча смотрел в пол. На полу был постелен старый, скрипучий, уютный паркет. Но, видимо, скоро его выломают и постелют линолеум. Стены поклеят моющимися обоями. И потолок. Что там тесть говорил про потолок?

— Не молчи, старичок, — сказал Герман. — Либо через два часа ты встречаешься со мной в центре, либо через час к тебе приедет Аслан. Но с ним у вас разговора не получится. Точно говорю. Потому что с выбитыми зубами тебе будет сложно разговаривать.

«Урою нахуй!» — крикнул вдалеке Аслан.

— Я не угрожаю. Просто поясняю положение вещей. — Герман вздохнул. — Кстати, ты, наверно, думаешь о том, что надо в полицию позвонить? Или как она теперь называется? Росгвардия? Не важно. Смысла в этом нет никакого, потому что Аслан действующий сотрудник в звании майора. И в отношении тебя им будет проведена разработка по факту мошенничества. Такие вот дела.

Было слышно, как Герман прикурил сигарету. Затянулся, закашлялся и пробормотал: «Ебёна мать».

— Ладно, — сказал Бобровский. Хотел добавить что-нибудь бесстрашное и даже снисходительное. Пусть не думают, будто он испугался. Но в голову ничего не пришло. И он лишь повторил: «Ладно».

— Знаешь ТЦ «Нежная королева»?

— Знаю.

Пару лет назад Бобровский работал там продавцом в табачном павильоне на третьем этаже.

— Тогда жду у центрального входа. Только не делай глупостей. И не опаздывай.

Герман повесил трубку. Бобровский послушал короткие гудки. В голове у него крутилось: «Что за фигня, Настя? Какие сто пятьдесят тысяч?» Потом тоже повесил трубку, вернее, очень медленно и осторожно положил.

Он зашёл в ванную и умылся. Впервые за последние четыре дня. Лицо обросло колючей щетиной. Она приятно колола ладони. Бобровский посмотрелся в зеркало. Выглядел он страшновато: худой, небритый, бледный, под глазами синие круги, грязные волосы. Почти мёртвый. Настя в гробу выглядела и то гораздо лучше. Правда, была не похожа на себя. Будто вместо неё положили манекен.

На подставке в углу Бобровский увидел её шампуни, гели, бальзамы и пенки. Он залез под душ и вымыл тело её гелем, голову её шампунем, лицо её пенкой. Немного поплакал, смыл с себя целый сугроб из пены и вышел из ванной.

На улице было душно и пасмурно. Разбитая «девятка» стояла на своём месте. И выглядела мёртвой. Дворовый чёрный кот сидел на крыше и напряжённо вылизывал заднюю лапу, вытянутую в нацистском приветствии. Возможно, машина уже стала его жилищем. Бобровский немного постоял у двери подъезда, покурил, рассеянно глядя по сторонам. Последний раз он выходил из дома для того, чтобы поехать на кладбище. На прошлой неделе, правильно? Или миллион лет назад? Как бы то ни было, тот день тоже оказался душным и пасмурным. Бобровский всё ждал, что прольётся дождь. Казалось, вот-вот. Особенно когда ехал в похоронном автобусе, рядом с гробом. Небо совсем потемнело. Но нет. Дождь не пролился. Только духота стала совершенно невыносимой. Когда приехали на кладбище и вытащили гроб, Бобровский почувствовал, что не может дышать. Перед глазами всё плыло, а ноги вдруг размякли. Он сел на землю у заднего колеса. Кто-то спросил его: «Ты что, не понесешь гроб?» Кажется, это был брат жены. Бобровский встал и понёс, но сознание болталось на тонкой ниточке и в любой момент могло улететь. Всё-таки он смог дойти до свежей могилы. Гроб поставили на табуретки. Бригадир землекопов спросил, нужно ли открывать крышку…