Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Чем-то перекликается эта ситуация с политикой коллективизации, с практикой большевиков в организации колхозов. То ли они учились у уголовников, то ли уголовники совершенствовали свои навыки и методики у той дряни, что ворвалась в российскую власть в семнадцатом году.

В моем теперешнем окружении людей, жестко отстаивающих право оставаться человеком даже в этих условиях, совсем немного. Потому и каждый из них особо заметен, особо ценен, особо привлекателен.

Леху В. знаю еще по Березовке. Почти земляк — до посадки жил в Подольске. Работал дальнобойщиком. В зону попал за убийство. Возвращался домой из гостей в электричке, вышел в тамбур покурить. Как часто бывает в наших электричках, откуда-то появились две похмельные, наглые рожи: «Дай, закурить… а ты нам деньжат не подкинешь… да, поищи, а то мы сами найдем!..»

В свое время, рассказывая об этом, Леха в сердцах резанул ребром ладони по горлу: «Меня эти шакалы в рейсах вот как достали, на каждой стоянке — тучами, рядами, шеренгами — ты нам дай, ты нам отстегни, ты нам добавь, ты нам помоги… здоровые, не старые мужики… трутни-дармоеды!..»

В сумке у Лехи на тот момент оказался нож. Самодельный. Полукухонный. Полухозяйственный. То ли на счастье (неизвестно, что дальше было в планах его непрошеных собеседников), то ли на беду вспомнил Леха про него. Единственный удар для одного из «шакалов» оказался смертельным. Точно в сердце. Следователь потом невесело шутил: «Ты будто всю жизнь то ли забойщиком скота работал, то ли головорезом в спецназе служил, с одного удара — наповал…» Получил Леха шесть лет. Мог бы и больше. Помогли положительные характеристики с работы и полное признание вины. Вину-то он признал, но о случившемся, точнее о совершенном, не жалеет, как не жалеет и того, которого отправил на тот свет: «Если бы можно было жизнь, как кино, назад открутить и все по новой, — все бы повторилось. Эту мразь из жизни выскребать надо. Я тут в роли санитара выступил. Зло совершил, но других людей от зла куда большего оградил…»

В зоне бывший дальнобойщик держится особняком, самостоятельно, независимо. Открыл для себя новое занятие — чтение. И… ушел в него с головой. «Вот, — виновато разводит он руками по этому поводу, — до сорока лет дожил, а с книгами все как-то не складывалось, только в зоне и начал читать».

Верно, поздно Алексей взялся за книгу, но крепко взялся и, судя по всему, скоро наверстает упущенное. С книгой даже на промке не расстается. Выдается свободная минута (оборудование поломалось, сырья не подвезли) — кто курить, кто дремать, кто анекдоты травить, а он — читать. В чтении разборчив, взыскателен. Предпочтение истории, философии, социологии. Никаких детективных страшилок и эротической чепухи. В общую тетрадь записывает названия книг и особо ценные мысли, что в них содержатся.

А книги за добрую преданность платят взаимностью. Что ни день для Лехи — то открытия, которыми он со мной часто делится: «Оказывается, Иван Грозный не такой плохой был…», «Ты смотри, экономика России в начале двадцатого века какой мощной была, рублю в любом банке мира кланялись, а нам все вдалбливали — нищая Россия, убогая Россия…», «Веришь, что Сталин не своей смертью умер?..», «Ух, сколько вранья и тайн вокруг Чернобыля накручено…»

А всю лагерную романтику, разглагольствования о тюремной порядочности и лагерном братстве, призыве «жить по понятиям» Леха на дух не переносит: «Жулики они (это он о приблатненных, собирающих каждый месяц взносы на “общее”) — болтуны, обманщики. На “общее” собирают, а с этого “общего” каждый себе в первую очередь брюхо набить норовит…».

Наверное, после зоны Лехе на воле еще труднее будет. С его прямотой, максимализмом, обостренным чувством справедливости. Искренне желаю, чтобы ему чаще везло и на воле, и здесь, за колючкой, на оставшемся до освобождения отрезке срока.

Какой нездоровый цвет лица у многих из тех, с кем я разделяю ныне арестантскую судьбу! Особенно это заметно в ясный солнечный день, во время проверок, когда весь отряд выстраивается по шеренгам в «локалке». Этот цвет напоминает о множестве явных и скрытых недугов. Мрачная палитра. Желтый, мертвенно-бледный, сероземлистый, серый с зеленью. Напоминание о больной печени, разрушающихся легких, барахлящих почках и т. д. Наглядное свидетельство отсутствия витаминов, потребления плохой воды, отсутствия нормальной медицинской помощи, а, главное, конечно, дефицита свежего воздуха. В бараке дышим диковинной смесью из табачного дыма, испарений сохнущей одежды, запахов несвежего белья. Не говорю уже о том коктейле, что приходится вдыхать в лишенных вентиляции ангарах «промки» (тот же дым, пыль, полиэтилен, полипропилен и прочая гадость). Потому и выходя в локалку продышаться — не просто дышишь, а употребляешь воздух как редкое лакомство, смакуя, наслаждаясь, растягивая удовольствие. Если, конечно, в это время не «поддувает» из цеха по фасовке мела, из недавно развернутой, то ли случайно, то ли специально, в сторону наших бараков трубы.