Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Не так давно на страницах этого же дневника я сделал комплиментарный реверанс в сторону лагерного питания — мол, сытая наша зона, коли столько жирных голубей здесь обитает. От этого вывода вовсе не отказываюсь, но сегодня за обедом поймал себя на мысли, что вся пища, любое блюдо в лагере имеет совершенно одинаковый пресно-картонный вкус. Такой вкус у жеваной промокашки. Помню этот вкус с детства, ибо в то время, на которое оно пришлось, было принято забавляться стрельбой из трубочек шариками из этой самой жеваной промокашки. Такой же вкус имеют здесь каша, макароны, картошка, все прочие блюда нашего крайне небогатого арестантского меню. Даже кисель ядовитого зеленоватого оттенка, что завершает каждый наш обед, и тот обладает тем же самым «промокашечным» вкусом. Может быть, это — моя, чисто индивидуальная, слишком личная, возможно, не очень здоровая особенность восприятия здешней действительности? Если бы… Пресно-бумажный привкус лагерной пищи признают все, кто эту пищу потребляет. Потому и принято здесь любое казенное блюдо сдабривать перцем. Потому и в кармане каждого арестанта всегда миниатюрная емкость (обычно пластмассовая цилиндрическая баночка из-под витаминов с закручивающейся крышечкой). С перцем. Красным или черным. Иногда оба вида перца перемешиваются. Иногда к ним добавляются какие-либо прочие специи (сухая петрушка, сушеный укроп и т.д.).

Разумеется, регулярное употребление перца могут позволить себе только те, кто материально обеспечен, у кого регулярный «грев» с воли (посылки, бандероли, переводы). «Сироты» (подобной поддержки лишенные) в те же самые баночки насыпают обыкновенную соль. Благо в столовой ее в избытке. Со стороны, кажется, и разницы особой нет: садятся два арестанта за обеденный стол, чинно вытаскивают свои «баночки», сыплют их содержимое в «хозяйские», пресные, как жеваный картон, макароны-щи-кашу. И не каждый разглядит, обнаружит, поймет, что у одного в той баночке шикарная «колониальная» смесь (перец плюс всякие прочие, порою экзотические, приправы, что продаются ныне во многих магазинах свободно, но являются серьезным дефицитом на «зоне»), а у другого в аналогичной баночке крупная серая казенная соль. Главное, чтобы можно было сдобрить казенную преснятину, да и выглядеть не хуже, чем сосед. А само содержимое этой самой заветной баночки — своеобразное свидетельство определенного арестантского статуса, да и наглядное напоминание о серьезном расслоении нынешнего российского общества, специфической ячейкой которого наша зона, несмотря на все заборы и вышки, все равно является.

Сегодня поминали чифирем умершего днем ранее тридцатилетнего парня с первого отряда. Официальная версия — отказала печень. Неофициальная, моментально распространившаяся по лагерю, — передоз. В принципе обе версии друг другу не противоречат, умерший — наркоман со стажем, говорят, что его полуразрушенная печень работала в лучшем случае на 30 процентов, а тут дорвался до «лекарства», что-то не рассчитал, увлекся. Ситуация самая типичная и для наркоманов вообще, и для лагеря этого в частности. Но почему формулировку, явно рожденную в недрах административного корпуса, доносит до нас, причем совершенно безапелляционно, наш «смотрун» — ставленник «блаткомитета», призванного ни на какие «мусорские штучки» не вестись? Вопрос, впрочем, чисто риторический. Не знаю, где как, а здесь очень часто неформальный лидер отряда ведет себя как номенклатура администрации. Говорят, что ни одно выдвижение, утверждение арестантов на подобную должность не проходит без рекомендации и контроля лагерного начальства. Похоже, должность «смотру-на» (в идеале — заступника и вождя арестантов в масштабе барака) стала своего рода придатком, дополнительным щупальцем администрации. Для стариков-зеков, воспитанных на правильных арестантских традициях, подобная ситуация — величайшее кощунство, за которое можно поплатиться, если не жизнью, то уж здоровьем точно, но… Иные времена, иные нравы!

Помню случайного собеседника в бутырской «транзитке» — старика, с которым и познакомиться-то толком не успел. Отсидевший, без преувеличения, две трети своей жизни, знавший все нюансы кодекса каторжанина, едва разговор зашел о нововведениях тюремной жизни, раздраженно плюнул: «Все ушло, все забрали, все мусора под себя подмяли». К числу разговорчивых и очень откровенных людей мой случайный сосед не относился. Тем не менее из его, составленного из междометий и проклятий, короткого монолога я понял, что у необратимого процесса забвения правильных воровских традиций три причины: повальная наркомания, рыночные и коммерческие отношения, мобильный телефон. Продолжить разговор на эту тему мы не успели («коридорный» увел меня на встречу с адвокатом), но откровения случайного собеседника глубоко врезались в мое сознание и не раз напоминали о себе порою в самые неподходящие моменты, заставляя думать, сопоставлять, удивляться и снова думать. Ну, с наркоманией все понятно. Наркоманы — люди больные, не самостоятельные, зависимые. За дозу на многое, очень на много готовые (это давно когда умело, когда грубо используется всеми кому не лень — от администрации мест лишения свободы до коллег-арестантов, преследующих самые разные цели). Еще более понятно с коммерческими отношениями (о черном рынке продовольствия в лагере я уже писал, систему продажи свиданий для жен и «не жен» упоминал, о прочих базарно-продажных «штучках» еще расскажу). Чуть позднее начал понимать и немалый смысл, что скрывается в третьем факторе, факторе мобильной связи. Выходило, до недавнего прошлого, арестант был более ответственным, жестче себя контролировал, строже отвечал за слова и поступки, в любой конфликтной или предконфликтной ситуации рассчитывал прежде всего на себя самого. После повального распространения в зонах мобильных телефонов, все изменилось. Влезет зек в какие-нибудь «бигуди» (на тюремном арго — это проблемы: не отданные долги, не исполненные обещания и т. д.) — потянут его в угол на объяснение — он сразу за «трубу» — когда влиятельного заступника из «авторитетов» на воле сможет найти (а тот опять с помощью того же мобильного телефона выйдет на «блаткомитет» лагеря и «все решит»), когда срочно денег у родных выклянчит, когда еще какую-нибудь палочку-выручалочку найдет. Получается, прогресс, техническая революция, необратимые социальные процессы в обществе в пух и прах разрушили, казалось бы, незыблемую систему тюремно-воровской морали, камня на камне не оставили от кодекса арестантской чести. Впрочем, это мое, очень личное мнение, основанное на впечатлениях от двух отдельно взятых зон, одного относительно близкого к столице региона. Очень может быть, что там — дальше, на Севере, в тайге, в глуши все сохранилось в первозданном виде, в девственной чистоте: и арестантская порядочность, и уважение к «мужику», и принципиальное отношение к «козлам», и много еще чего здесь, в мелгородских зонах, так не хватает.