Моника Вуд - Один на миллион

Она постояла в темноте, подышала открытым ртом, и пульс успокоился. Только после этого она рискнула включить настольную лампу у кровати, часы показывали начало четвертого. Она проспала восемь часов. Надев шлепанцы и халат, отперла дверь спальни и высунулась в темноту. В коридоре было пусто, стояла тишина, если не считать ее собственного, уже ровного дыхания.

«Сначала одна нога, потом другая», — сказала она себе, как говорила Луиза в последние дни. Воспоминание о ней успокоило Уну. Щелкнув выключателем, она зажгла свет на лестничной площадке и потихоньку спустилась по лестнице. В холле включила еще одну лампу. Осколки вазы, подаренной Луизой, валялись на мокром полу среди рассыпанных и растоптанных цветов. Она наклонилась, чтобы собрать осколки, и ей снова вспомнился мальчик со своей маленькой записывающей машинкой. Где-то она сейчас, с этой жужжащей лентой, к которой приклеена ее жизнь. Мелкие осколки ее жизни. Она распрямилась со стоном.

И тут из гостиной вышел мужчина.

— Брось это, бабуля, — сказал он. Голос спокойный, ровный.

Осколки снова рассыпались с невинным звоном: дзинь. Нет, это не мужчина. Высокий подросток с жирными волосами, в черной маске наподобие тех, которые носил Зорро в старом кино. Маска дешевая, и на носу порвалась. Через прорези смотрели белесые, затуманенные, в красных ободках глаза. В руке поблескивал маленький страшный пистолет. Он оглядел ее и расхохотался.

— Ты одна дома?

Она молча кивнула — говорить от испуга не могла. Он засунул пистолет обратно в карман штанов, таких широких, что походили на юбку. За спиной у него, в гостиной, она разглядела, что все ящики красивого комода Рэндалла вывернуты. Белье свалено в кучу. Сиденья стульев опрокинуты. Пока она спала, тут громили ее дом.

Ожидая дальнейших указаний, она смирно стояла.

— Где денежки, бабуля?

Спокоен, как очень старая кошка.

— У меня ничего нет. Только то, что тут, — сказала она, имея в виду свою сумку, которая валялась здесь же, на полу, рядом с поломанными цветами и выпотрошенным кошельком, все содержимое которого намокло: кредитная карта, просроченные права, карточки страхования, фотография мальчика в скаутской форме, старый купон на кошачий корм. Она покраснела от стыда при виде этих рассыпанных мелочей, а что, собственно, грабитель ожидал найти в бумажнике у старушки. Только бесполезные документы.

— Колись давай, — сказал он, размахивая пятерней. — Где прячешь, в жестянке из-под печенья? В цветочном горшке? Давай, бабуля, колись скорей.

— Я не из тех стариков, которых вам показывают в кино, — ответила она, задрожав уже не от страха, а от злости. — Я храню деньги, как все нормальные люди, в банке.

«Нет, я не хочу умирать вот так, — сказала она себе, — и не буду».

Он вцепился ей в плечо и поволок по лестнице на второй этаж, а там швырнул, дрожащую и задохнувшуюся, в кресло-качалку Луизы. Ноги адски болели, но она сжала зубы и не проронила ни звука.

— Сколько тебе, сотка? — спросил он, показав гнилые зубы.

Покрытые перхотью волосы от жира казались мокрыми, от него странно пахло — гнилью и лекарствами. На белой, как у трупа, руке чернели какие-то буквы, но Уна не могла сложить их в слово. Когда он посмотрел на нее, страх к ней вернулся, ноги почти отнялись.

— Тут ничего нет, — сказала она и вцепилась в подлокотники кресла, чтобы приподняться. Пол закачался под ногами.

— Сидеть, — приказал он и толкнул ее в грудь.

Удар эхом отозвался у нее в грудной клетке. Он перерывал ее шкаф и ночной столик, швырял содержимое на кровать и рядом. Папка с материалами про Книгу рекордов Гиннесса полетела на пол, листки рассыпались веером. Он вытащил ее дорожный саквояж и обнаружил в нем пять долларов — неприкосновенный запас, который пролежал в шелковом кармашке с тех пор, как в 1948 году она покинула дом на Вудфорд-стрит.

— Видишь? — сказал он, потряхивая банкнотой у нее перед носом.

Пока злоумышленник бесчинствовал в спальне, Уна размышляла о кнопке безопасности, которая висела у нее на шее, спрятанная под ночной рубашкой и халатом. Ей велели периодически проверять рабочее состояние устройства, но она это сделала всего лишь раз. Когда в тот раз она нажала кнопку, через девяносто секунд из ящичка в гостиной раздался женский голос, который назвал ее «солнышко» и поинтересовался, все ли у нее в порядке. Насколько Уна могла судить, батарейка в устройстве давно разрядилась.

— У тебя, в натуре, ничего нет, — сказал грабитель. — Вообще ни хрена.