Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

В разум привел дружный топот по обширному крыльцу магазина, в лад загомонили. Нюськи на месте не оказалась, ее замещала — вещь небывалая — помощница, недотепистая и курносая Лидка Карамышева (да ведь и такая гожа хоть для сравнительных комбинаций — горазды мы собственное благополучие разузнать), еще и перепуганная нашествием.

— А что вы хотели, — констатировал Юрий Карлович.

Понеслись комментарии: дело в том, что на умиротворенного Сеню Нюся, конечно, взглянуть прибегала и даже имела прищур глаз (Сеня владел очередной коварной особенностью на любую привередливую акцию Нюси отмачивать универсальную контрадикцию: «Не хвались баба широкой п…»), но тут же упылила будто на работу — а кому ж руль доверить. Оказывается, совсем не на работу. Куда? Лида оторопело и невразумительно мычала.

Все прояснилось ко времени, Нюся принеслась. Ворвалась в магазин, следом ухваченный за рукав понуро тащился Коля-Вася, невзрачный, если б не богатые кудри и чуб, мужичок, едва не на голову пониженного сравнимо с Нюсей размера.

— Вот, полюбуйтесь! Охламон ты, охламонище, — настойчиво шумела она. — Тварь распоследняя и некультурный человек! А еще на мотоцикл денег добавила!

Нюсю дружно успокаивали. Она делала картинно-карикатурные позы, как то: интенсивно терла виски, не забывая следом подшаманить прическу, откидывала в сторону лицо, распахивала навстречу сопернику глаза и прочее. Очевидцы ловились только так — Нюсю гладили, терли, заговаривали. Впрочем, выныривало и впрямь горестное нытье:

— Что я тебе сделала, гад. Ы-ы, — Нюся совала в нос зазнобе справку.

— Не мой почерк, — непреклонно тыкал Коля-Вася в выведенные печатной методой буквы эпистолы, кидая в другой угол рта гармошку «Прибоя».

Степан Данилович ответственно перехватил предначертание, хмуро вперился.

— Ага, есть циферь! — победно сообщил он. И пошел тягуче, равномерно смурнея, глядеть в Нюську.

Помещение вмиг покрылось недоброй тишиной. Взгляды следом за экс-председателем уткнулись в продавщицу.

— Чего это? — хватко почуяв недоброе, испуганно лепетнула избранница.

Тишина продолжилась, взгляды аналогично. Нюся закрутила головой, враз позабыв о Нехорошем… Не удержалась тетя Паня — вестимо, что с хабалкой она существовала при горячих недоразумениях:

— Понимашь, Нюсенькя. Этта неладно получается. У Сеньки-т в бандароли сыфра стояла. Девять. Што ись, ровнёхонькё девятое сёдне. Кумекашь?

Нюся скумекала — икнула. Глаза ее неимоверно расширились, рот значительно разомкнулся, и вся она, кажется, надулась точно дирижабль. Слабый за слоем шейной плоти кадык размашисто заходил, уничтожая слова. Все уважительно не шелохнулись… Однако Степан Данилович вдруг ожил, резко уронил голову и вновь вонзился в циркуляр.

— Вот черт! — воспаленно воскликнул он. — А у Нюськи циферь — четыре.

— Ыыыы! — незамедлительно завыла Нюся, глубоко запрокинув голову.

Народ молча и непроницаемо смотрел на гражданку, прочесть чувства было недоступно, предположить — что угодно. Самым чудесным образом повел себя Коля-Вася, он, обретавшийся прежде за крупом главной героини, вдруг как бы повалился и ткнулся головой в обширную спину любимой, охватив руками богатую талию… С этой парой было покончено.

На другой день наладил влачиться дождь, однако лобное место случилось посещаемо. Дело в том, что вчера ввечеру имела место депутация к Варваре Александровне в лице вездесущей тети Пани и Юрия Карловича (тот сопротивлялся, но Данилович увещевал библиотекаря тем, что Варвара единственная выписала как-то «Войну и мир»).

Бледность почтмейстерши имела право на существование, ибо зловещий манускрипт действительно состоялся, а пуще прочего в оном содержалась цифра десять. Юрий Карлович остался удручен ипохондрическим видом подруги и выражением в лице даже безнадежности. Был, например, дан совет не ходить завтра на работу и вообще отчалить в город, наконец пожевать ревеня или, надежней, принять пургена (слабительные), что по заверению полукровки нейтрализует любые душевные перипетии.

Итак, гневные комментарии царили:

— Диверсия сплошь и рядом, — излагала тетя Паня. — Чо жо, эко место, куда смотрит милисыя. В Кочневой робята кочету шею свернули, так в районе дело завели, а Сенещкю завернули и только видели. И вырву, што ись, не понюхали — а может там дуст.

— Ек ту скоро придут да пирог из печи начнут вынать, — сложив руки на пузе, обиженно поджав губы и гордо отклонив голову, пламенно поддакивала бабка Куманиха, большая поклонница кого-либо шпынять.