Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

Не стану погружаться в подробности, откажусь воспроизводить всю забористость перипетий доведения органона до полной вертикали. Случилось освоение, вот что важно, ребята. Он восстал… Это были минуты, право. Какая гордость светилась в его насквозь чумазом лице, какое упоение победителя. Результат стоил борьбы… Соглашусь, предстояли существенные зигзаги, броски и прочие провокации, однако не станем заниматься мелочевкой — основная преграда была взята. А дальше и взгляд, пусть еще уязвимый, пока сбивчивый, налаживался и научался обращаться с окружающими контурами. Да что там, товарищ уже поймал вектор, его взор цепко ухватил перспективу, и организм, несомненно, обрел уверенность — сбить со стези никаким проискам судьбы не удастся… Он тронулся в путь, и поступь… была.

Я долго провожал человека взором, наполненный чувством причастности и надежды. Скажу больше, меня одолевал пафос, теребило уважение ко всякой личности и, по гамбургскому счету, нации. Я, с невольно стиснутыми зубами, опрокинутый в редкую эмоцию силы, смотрел вслед неровно удаляющемуся силуэту.

И впрямь, парень перемещался оснащенный достоинством поступившего человека. Он доставлял себя домой, он был преисполнен чувством долга. И грезилось человеку, конечно, за напором — идет приближение к основаниям. Жена — нимфа во плоти, твердая в определениях и неукоснительная в поступках, воплощающая взгляды на реальность сжато и доходчиво, отсюда расширяющая обзор, домушка — неукоснительный параллелепипед, наполненный веществом собственности и фундаментальности, детки — провокаторы бесхитростных и точных эмоций, радостный символ продолжения. Шла величайшая обоснованность рефлекса, акции.

Вестимо, изрядно шатало, путь получался извилист как полет дрозофилы. А кто говорит, что существовать легко! Положим, он не был крепок в моменте, но тверд в намерениях. Преодоление, дорогие мои, вот извечный и достойный императив. Наш экземпляр претворял этот постулат стоически и капитально.

Иначе говоря, высоченное, недалекое от зенита солнце лупило благонамеренно и веско — неназойливая отрада покоилась в пропитанных целесообразностью минутах…

Ну так что — за здоровье?

Вася Потапенко был то, чему имен много, — «не от мира сего» из безобидных. Собственно, я родился именно в комнате, где выбрался на свет годами тремя позже и Василий — к этому времени родители мои перебрались в соседний дом, комнату больших размеров.

Потапенки случились семьей весьма неравномерной. Папаша — бывший солидный военный чин, добродушный пузан, матушка — вечная домохозяйка. Мир праху. Детки — трое парней и девица. Старший, крутой врач, напрочь уронился давным-давно при темных обстоятельствах с балкона. Вторая, сестра — странная особа с мозговой опухолью, добившей ее еще в сочных годах. Пребывают двое последних, Сашка, мой ровня, медик в Анапе, и Вася — предмет насмешек сверстников детства, жалости взрослых, существо навеки из седьмого-восьмого класса.

Не помню отрочество, однако годам к двадцати четко обозначилась Васина ущербность. Уже вид разоблачал: он ходил слегка расхлябанно, осанку имел нелепую, стрижен был всю жизнь в полубокс, носил с сильными диоптриями и неизменно в крупной оправе очки и, благодаря им, всегда чуть испуганно и где-то пугающе улыбался. Важно беседовал о высоких материях:

— В космосе-то наши янок уделали — а? — Наставительно маячил указательным пальцем. — Космос не хухры, материя деликатная.

Сашка виновато доказывал:

— Нет, вы зря — у Васи скрытая физическая мощь…

Год случился далеко за семидесятый. Вроде бы на границе с Китаем лязгнула очередная заварушка — не забылись события на Даманском — и военачальники затеяли репетицию срочной мобилизации. Естественно, на уральский округ внимание нацелилось пристальное.

В воскресенье вечером в нашу квартиру позвонили, стоял парень, подал повестку, предписывающую явиться завтра поутру в пункт сбора, школа такая-то. «Всех запасников собирают», — пояснил он.

— Но я не служил, это ошибка, — пожал плечами я, — и военнообязанным практически не являюсь.

Он повторил жест.

— Так и скажете. Распишитесь.

Верно, по случаю травмы как раз под завершение института я и в лагеря не попал, и в военном билете имел установку «годен к нестроевой». Работал тогда в науке, как раз выпала командировка, иначе взять, ни на какие сборы ехать категорически не собирался. Однако уведомить об ошибке счел нужным, еще имея какие-то соображения о дисциплине. Захватил документы, костюм и галстук напялил как обычно, полагая, что утряска займет не больше часа и предстоит институт. Отправился.