Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

— Дуля (академика звали Акдуалет), ты опять пьяный, — громко и недовольно раздалось из трубки в покрытой тишиной комнате.

Дуля пустился старательно докладывать причины проступка. В конце объяснительной ничтожным тоном было испрошено:

— Можно прийти, потому что очень хочется?

— Дуля, ты знаешь, что я не могу терпеть пьянство, — строго возразила трубка. — Сейчас же иди домой.

— Только полчаса, — взмолился Дуля. — Посмотрю и сейчас уйду.

— Нет, — непреклонно сказала трубка, подтвердив решение длинными, удручающими гудками.

Академик тотчас превратился в кисель. Далее выяснилось, что Таня — лебединая песня, впрочем, первая и истинная страсть гражданина. Ей двадцать пять (Дуле семьдесят четыре и у него четверо детей), ей сделана однокомнатная квартира и много чего помимо. Но вот надо же, не любит, когда академик подшофе. А у него должность. Словом, нет в жизни равновесия. В ответ на эксцесс затеял суетню Умен.

— Момент, Акдуалет Латипыч, — грозно объявил он, хватая трубку.

Далее он начал названивать и со временем доложил, что контингент грядет. Признаюсь, уповая на возрастные преференции я затаил тусклую мечту отхватить кусочек экзотики. Однако по прибытии представительниц в лице двух неопрятных, луноликих, постоянно хихикающих казашек поползновения мгновенно унял.

Кончилось тем, что Умен, доктор и женский состав остались в номере, я отправился провожать академика. А того таки повело к пассии. За порог Таня — очень даже миловидное существо, с невеликой, стандартной родинкой на щеке — даже не пустила, но, выслушав отчет Дули относительно проведенного дня, строго внушала:

— Вы знаете, как я к вам отношусь, Акдуалет Латипыч, но не можете требовать от меня терпения. Звонила ваша жена, и она встревожена. Однако товарищ может остаться, если нуждается в гостеприимном участии.

Я кровно обиделся за друга и принципиально поволок того прочь. Пришлось тащиться с ним на другой конец города, причем оплачивать такси из своего кармана. На прощание дружище скосил на меня глаза и угрюмо спросил:

— Ты видел, какая у Таньки родинка?

— Угу, — смиренно кивнул я.

Дуля вперил в небеса указательный палец:

— То-то! — и гордо развернувшись, нетвердо посеменил в подъезд.

Наука — творческие, дивные люди.

Нос картошкой, на носу багровая бородавка, да и ниже сплошные стигмы. Походка у нее крикливая, несуразная, смесь галопа и спортивного шага. Любительница шляпок, причем фасона начала прошлого века, морские шапочки с пером. Где берет — первейший вопрос. Оказывается, выделывает сама — модистка, нате. Вообще, надо признать, умелица… Голос гортанный, тех кто слышит впервые, пробирает небольшой испуг. Появляется всегда не вовремя: либо к ужину, либо после интенсивных процессов, когда усталость.

Самое удивительное, что у нее было немало мужчин. Причем отнюдь не последних. Замужем, впрочем, не существовала… Когда она умерла (рак), все почувствовали… э-э… кротость. Почти не произносили панегириков — а что скажешь?

Ночью в день похорон Кострову вспомнилось. Является как-то — надутая, озабоченная, неприбранная.

— Ну? — спрашивает он.

— Ты понимаешь, мне почти не приходят сны, а тут приснилось, что я русалка. И все прекрасно, отчего не побывать, однако вдруг от меня отпал хвост и возник винт. Да ладно бы. Вообрази, нос мой превратился в рулевой плавник и я им управляю, как дура. Слава богу, до якоря дело не дошло…

Она помолчала и грустно вскинула глаза:

— Что это было?

— Да забудь — напраслина.

— Нет, ты не понимаешь, каждая минута имеет значение…

Кострова всегда сопровождало чувство, что она обладает величайшей способностью — быть счастливой. И ее саму томит укор от неумения поделиться этим свойством.

Пришла Артему некая мысль. Давно и безоговорочно разделил он женское воинство на две неравные части — бабы и женщины. Баба завистлива, злобна, корыстна… ну и так далее — весьма универсальное существо. Но вот женщина? Да черт знает (именно он), что за сооружение.

Где-то Костров прочитал: «Мечта — сущность бога». В иной вещи: «Давно Кретов подметил, было неприятно смотреть, когда женщины едят. И в один спокойный момент пришла разительная мысль. Он в буквальном смысле обожествляет женщину. Натурально, в самом прямом виде. Еда — ну представьте бога жующим — и прочие вещи, — все это не должно проходить через женщину, ибо она есть одно из мерил высокого».