Леонид Иванов - Леший

— Это, надо бы и Буяна взять, — робко предложил Степан. — Ишь эть каким верным хозяину был! Поди, от тоски да от голода у порога помер.

Венька посмотрел на Серёгу.

— Вообще-то в древности воинов хоронили вместе с конём, — вспомнил самый начитанный из всех Серёжка. — Давайте, конечно, возьмём. Если не вместе, так хоть рядом похороним.

Едва тронулись с места, Степан вспомнил:

— Ты это, Сергей, ружьё-то возьми себе. Всё память будет. Ты у нас это как наследник его типерича, так што бери. Доброе ружьё-то! Сгодится.

Ко времени возвращения печальной процессии из леса гроб уже был готов и стоял на лавке возле дома Анемподиста. Крышка, сверкая свежеструганными досками, прислонилась к стене. Мужики занесли гроб в дом, поставили на выдвинутый на середину стол.

Бабы принялись хлопотать, отыскивая в старинном шкафу одёжу поприличнее. Потом Нюшеря выгнала всех из избы кроме Анны, взятой в помощницы, и стала обмывать покойника, вполголоса причитая по усопшему. Этой заунывной песне, выворачивающей наизнанку души у собравшихся под окнами, аккомпанементом стал многоголосый громкий плач рыдающих баб.

— Да полно вам сердце-то рвать! — заругался было Степан. Он сам то и дело отворачивался, чтобы вытереть набежавшую слезу.

Потом Нюшеря позвала людей, чтобы помочь прибраться да перенести покойника в домовину.

Пока собирали покойного в последний путь, Иван успел из обрезок досок сколотить ящик для Буяна. Его мужики решили похоронить рядом, благо могилка была выкопана на самом краю кладбища. Бабы было запротестовали, что не гоже животных на православном погосте зарывать, но возражали как-то робко, и быстро уступили, отдавая дань удивительной собачьей верности.

— Надо бы на крест фотокарточку приладить, — спохватилась Ефросинья. — Девки, у ково фотка Анемподиста есть?

Вытирая слёзы, люди виновато переглядывались. Снимка Лешего не было ни у кого. Не нашлось его и в осиротевшем доме.

Ближе к обеду гроб с покойником на телеге двинулся в сторону кладбища, далёкими предками устроенного на высоком пригорке.

Едва застучали по крышке гроба первые горсти земли, как Нюшеря надрывно запричитала во весь голос: «Ой, да на кого ты нас покину-у-у-ул? Ой, да чем мы тебя обидели, што ушёл ты от нас, соколик ты наш ясны-ы-ы-ый? Ой, да как мы теперича без тибя жить-то буде-е-е-ем?»

На кладбище собралась вся Кьянда. Самых старых да немощных, которые помнили Лешего ещё молодым, привезли на лошадях.

Под душераздирающее причитание бабы плакали навзрыд. Хватившие по стакану копальщики, у которых никогда ни по какому поводу было не выдавить ни слезинки, тоже то и дело отставляли в сторону лопаты, снимали верхонки и, не стесняясь, вытирали крупные слёзы. Степан, которому от розыгрышей Лешего доставалось больше всех, стоял немного в стороне от всех, упираясь обеими руками в оградку чьей-то могилы. Его плечи тряслись от рыданий, и он не в силах был ничего с собой поделать.

* * *

Наутро Дарья подоила корову, потом выгнала скотину со двора. Хоть пастух, по-новомодному его теперь называли гуртоправом, и подряжался до Покрова, но занемог поясницей, и животные днём просто бродили по деревне, огороженной по периметру изгородью из жердей. Прибравшись по дому и поставив в печь чугунок с постными щами на обед, Дарья вышла на крыльцо и окликнула Степана. Он колотился в хлеву, ремонтируя стайку для овец.

Попили чаю из самовара с оладьями, что хозяйка успела испечь на угольях в устье печи, и отправились на погост, чтобы на следующий после похорон день по заведённому обычаю помянуть усопшего и ещё раз пожелать, чтобы была земля пухом праху его.

На погосте ещё никого не было, но от деревни уже тянулись люди.

— Ой, гляди-ка, Степан, у могилки-то коровы как всё истоптали! Это какая же зараза вчера за отвод-то выходила? — всплеснула руками Дарья.

— Сама ты корова, — беззлобно сдавленным голосом откликнулся Степан. — У коровы копыта-то почти круглые, а тут, ишь, продолговатые. Лось тут натоптался. Поди, Машка приходила с Анемподистом попрощаться. Ишь эть, когда уж в лес ушла, а тоскует. И чует эть, что помер Анемподист… Могилку-то как-то нашла… Вон, ишь, даже на колени перед крестом опускалась, на песке-то как хорошо всё отпечаталось. Ты поаккуратней ступай, пусть люди тоже увидят…

Как утверждают те, кто помнит лучше, родился я ближе к вечеру 8 октября 1949 года на лесном кордоне Озерки в глухих краях Вологодской области в маленьком домике, установленном на широких полозьях для удобства транспортировки трактором с места на место вместе с базой лесозаготовителей. Осень в тот год была ранняя, на улице в день моего рождения уже лежал снег, и эта окружающая среда показалась мне по сравнению с теплой, хоть и чрезвычайно тесноватой для рослого младенца утробой матери, очень даже некомфортной. Наверное, с тех пор я не очень люблю зиму с её холодами, воющими в трубе ветрами и злобными метелями, бесстыдно запихивающими снежные хлопья даже в самые укромные места. Это неприятие самого продолжительного времени года позднее стало вызывать у меня настоящую аллергию.