Леонид Иванов - Леший

— Ну, что, красавица, там куковать останешься, или с небес на грешную землю спустишься?

— Ой, Валера, хватит шутить. Устала я сегодня, сил никаких нет.

Валера поднял носилку, приставил к стогу с той стороны, где, как ему казалось, была небольшая выпуклость. Носилка не доставала до верха метра полтора-два. Пришлось вытянуть руки и даже привстать на цыпочки.

— Дарья-краса, ты берись крепче, я сначала носилку опущу, в землю упру, потом тебя ловить буду.

— Да уж не учи, не рони только.

Дарья со страхом стала опускать ноги с узенькой верхушки стога, нащупала обутыми в сапоги ногами носилку, взялась за ее верхний конец.

— Давай, опускай.

Валера собрал силы и начал медленно опускать отполированную жердь, чтобы упереть ее в землю. Хоть Дарья и оказалась не такой тяжёлой, как предполагал, потребовалось немало усилий, чтобы не уронить. Вот конец носилки упёрся в постриженную косами луговину.

— Осторожно, сейчас я тебя буду ловить. Не торопись.

Снова вытянув вверх руки, Валера приготовился ловить сползающую вниз женщину. От трения по стенке стога её платье задралось чуть не на голову, полностью открыв ноги и даже аппетитный зад, обтянутый легкими трусиками.

— Сползай, уже совсем рядом, — сказал Валера и в подтверждение этого, похлопал по расположенному чуть выше головы сапогу женщины. — Давай, давай, не бойся! Поймаю!

— Да не боюсь я, только ничего же не видно.

Дарья стала смелее сползать вниз, почувствовала на голых ногах руки мужчины. Чтобы не ставить себя в неловкое положение стала спускаться быстрее. Ладони Валеры скользнули по бедрам, по животу и уже у самой земли поймали прямо за голые титьки.

— Вот, дура, утром лифчик не надела, чтобы не так жарко было, — успела подумать Дарья, отпустила из рук жердь носилки и рухнула вниз. Жердь брякнулась в одну сторону, они с Валеркой упали в другую.

Валерка не торопился убирать руки с грудей, Дарья тоже не шевелилась. Голова слегка кружилась. То ли от того, что перегрелась, будучи целый день на солнце, то ли от того, что долго была на высоте. От усталости, от того, что наконец-то смётан последний стог, от какой-то истомы не хотелось двигаться. И было приятно ощущать себя в руках сильного мужчины.

Валерка вытащил руку, повернул женщину лицом к себе и прильнул поцелуем. И в голове всё окончательно поплыло… И вот чужой мужчина уже на ней, вот уже в ней…

— Какая колючая стерня, — мелькнуло в голове, и в тот же миг Валерка, будто прочитав её мысли, подсунул свои ладони ей под ягодицы. И стало совсем хорошо…

Потом они молча шли к шалашам. Боже, только бы никто не видел, — думала Дарья. — Только бы не залететь. И как я теперь буду смотреть в глаза Степану?

О чём думал Валерка, никто не знает. Он шёл на шаг сзади и чему-то сладко улыбался.

Под навесом уже почти никого не было. Они поели холодной ухи, и все стали переправляться на лодке на свой берег. От берега Валерке и Дарье надо было идти в разные стороны.

— Спасибо тебе, Валера! — сказала Дарья.

— Да не за что! Если что, зови! Подсоблю!

Два километра до дома Дарья шла, как во сне из-за предстоящей встречи с мужем, которому изменила первый раз в жизни.

Мучила совесть и страшила необходимость признаваться. Но признаваться и смотреть в глаза мужу не пришлось — Степан пьяно храпел на постели, даже не раздеваясь.

Стоял знойный август. Самая его середина с коротким передыхом между заканчивающимся сенокосом и началом жатвы. Солнце будто торопилось отдать сэкономленное за дождливое начало лета тепло и потому жарило немилосердно.

Настоявшийся за ночь густой воздух плотным туманом покрывал низины, обещая продолжение жары.

Сенька проснулся от сухости во рту. Казалось, что от жажды язык вспух и не ворочался. Правда, у сухости той была причина, никоим образом не зависящая от погоды — вчера к ночи опять набрался до невменяемости. Такое случалось чуть не ежедневно, благо самогон или брага были почти в каждом доме. Хмельным напитком рассчитывались за работу, за мелкие услуги, а если не было праздника или повода, пили просто так. С радости или с горя. Ну, вообще-то у Сеньки горя особого не было, равно как и радости в этой треклятой жизни.

Закончил восемь классов. Тройки наполовину были «липовыми», поставленными не столько за знания, сколько из сострадания к матери, давно уже утратившей всякое влияние на оболтуса-сына. А с такими оценками куда податься? Один путь — оставаться в своем колхозе, на ферме которого вот уже больше тридцати лет проработала и мать.