Леонид Иванов - Леший

Утром, вспоминая этот сон эпизод за эпизодом, думал: «К чему бы это Славина звала? Верно от того, что давно на могилке не был, вот и манила». Даже не затапливая печку, отправился на погост. Родители Славины, потеряв единственную дочь, начали болеть, быстро угасли и один за другим отправились в мир иной. Их могилки были рядом, и Евсей всю жизнь ухаживал за ними, отдавая дань своей первой любви.

Он долго не мог оправиться от потери, и женился на бездетной вдове Степаниде только на четвёртом десятке, когда родители уже совсем отчаялись увидеть наследников. Он у них тоже вырос единственным, хотя в каждой семье в Перекатной росло по пять и более ребятишек.

Евсей в последние годы наведывался сюда не часто, но перед каждым церковным праздником вместе со Степанидой наводил порядок, красил когда-то собственноручно кованую оградку и кресты, сажал цветы. По осени, накануне покрова, вырвал почерневшие прихваченные морозцем стебли, тюкнул топором по нагло лезущим порослям раскинувшегося неподалёку тополя. Теперь притоптал возле калитки снег, но в оградку заходить не стал, посмотрел на давно выцветшую фотографию красивой девушки, подумал, что табличку надо было заменить, но другого снимка не было, потому что в те годы фотограф в их деревне появлялся не часто.

Несколько раз глубоко вздохнув, пошёл домой. Он сам и его дом были последним, что сохраняло жизнь некогда большой и дружной деревни. Евсей понимал, что не будет его, не будет и дома, а не будет последнего дома, исчезнет и сама деревня с её красивым названием Перекатная. Так же, как если не будет дома, не жить и ему — слишком тесно они срослись за эти семьдесят с лишним лет: старый, дедом построенный дом и состарившийся в нём Евсей.

Едва вышел из зарослей сирени и раскидистых тополей старого погоста на его окраину, где стали хоронить в последние годы стариков, родившихся в Перекатной и соседних деревнях, но переехавших к детям в посёлок и в район, увидел дым. Горел его дом. Евсей будто обезножел. Не в силах стоять, опустился на покрытую снегом лавочку возле чьей-то могилы и часто-часто мигая, стал смотреть на разгорающийся пожар. Бороться с огнём в одиночку было бессмысленно.

На глазах умирала его родная Перекатная. И Евсей почувствовал, как медленно начинает уходить из него жизнь. Он обессиленно откинулся спиной на соседнюю оградку и сквозь застилающие глаза слёзы с тоской смотрел на свой полыхающий дом с красивой железной крышей.

Глава 4. НАПАСТЬ

Ведь всё было хорошо! И вот напасть! Надо же было Нюрке на лестнице оступиться. Хорошо ещё на первой ступеньке, а не последней, а то бы и костей не собрать. Но и в самом-то низу грохнулась так, что до крови голову расшибла о вбитую в верхнее бревно крыльца скобу. Для какой надобности покойный муж Матвеевны эту чёртову железяку вколотил? Матвеевна сама сколько раз о неё билась, то коленом саданётся, то локтем зацепит. Синяков понаставила, не сосчитать, а уж недобрым словом старика своего, царствие ему небесное, костерила так, что тот в гробу наверняка весь искрутился.

Хорошо, что Нюрка пустую кастрюлю несла, та загромыхала, Матвеевна услышала, а то бы лежать бабе на морозе до скончания века. Со слезами да причитаньями помогла гостье в дом зайти, на диван уложила, рану на голове обработала, стрептоцидом посыпала, забинтовала сикось-накось, как получилось с непривычки-то да дрожащими от испуга руками.

А Нюрка стонет:

— Матвеевна, дай помойное ведро, мутит меня что-то. Всё кругом идёт, и рукой пошевелить не могу.

Разболокла Матвеевна соседку, а у той на руке огромная ссадина, Потрогала осторожно, кость цела, но уже отекать начало.

— Ой, Нюрка! Худо дело! Врача тебе надо бы, да не доковылять мне до трассы-то. Хоть бы Колька приехал. День-то какой сёдни?

— Да кто их эти дни считает? — отмахнулась здоровой рукой Нюрка. — Нам с тобой не всё равно: понедельник или пятница?

— И то… Ой, Господи! Что делать-то? Ума не приложу. Может, доковыляю как-нить? Хоть в одну сторону. Там, поди, кто остановится, попрошу, чтобы к нам «скорую» вызвали.

— А сама как?

— Дак на «скорой» и вернусь.

— Да она может только к вечеру приедет, околеешь на таком морозе.

— А приберёт Господь, значит, так тому и быть. Что мне тут, смотреть, как ты загибаешься?

— Чо-то меня знобит, — поёжилась Нюрка.

Матвеевна набросила на соседку одеяло, подоткнула с боков, чтобы не сползало.

— Пойду-ко, однако. Добреду, поди… — засобиралась старушка.