Анна Левина - Брак по-американски

«Трупик», как с лёгкой руки тёти мы с дочкой прозвали Володю, позвонил на следующий день и орал мне «дура» до тех пор, пока я не повесила трубку. На этом всё кончилось. Как мне потом рассказали, Володя получил студию, а я до сих пор живу как дура.

Из разговоров…

— Ну, пожалуйста, дорогая, так хочется провести с вами часа полтора в интимной обстановке. Приезжайте ко мне, очень вас прошу. Только, пожалуйста, покушайте дома, а то мне вас кормить нечем, и я не хочу, чтобы вы от голода грызли свои перчатки!

Мишей было два.

Миша первый был вдовец. Его прислала подруга моей мамы, с которой он вместе преподавал в Нью-йоркском университете. Ростом он был примерно метра полтора, худенький, с красивым нервным лицом и при ходьбе чуть прихрамывал. Разговаривал Миша очень строго. «Имейте в виду, — предупредил он меня ещё по телефону, — я не люблю толстых». — «По-моему, я не толстая», —возразила я. — «По-вашему не толстая или не толстая?» — настаивал Миша. «Не толстая!» — уверенно заявила я и, на всякий случай, уже ничего не ела до конца дня.

Назавтра Миша пришёл в гости.

— Здравствуйте, а вы не толстая! — заметил он, входя в квартиру.

— Я же вам обещала! — гордо сказала я со вздохом облегчения, глядя на Мишу сверху вниз.

Пока Миша гулял по квартире, я незаметно переодела туфли и стала пониже сантиметров на пять, но всё равно на полголовы выше, чем Миша.

— Давно одна? — спросил Миша.

— Давно. А вы?

— Недавно, — мрачно ответил Миша. — Мы с женой жили с моей мамой в одном подъезде. Она на четвёртом этаже, мы на третьем. Уехал в командировку на неделю. Приезжаю — дома никого нет. Звоню маме, спрашиваю: где Рита? А Рита умерла, говорит, ещё в четверг похоронили.

От неожиданности я села и уставилась на Мишу.

— Так не бывает!

— Бывает, — пробурчал Миша, — они всегда не ладили, а у Риты было плохое сердце.

«Так, — подумала я, — маму я уже не хочу».

— Вы живёте одна? — как бы между прочим поинтересовался Миша.

— Нет, — удивилась я, — разве вам не сказали, что у меня дочь четырнадцати лет.

— Ну что ж, — усмехнулся Миша, — ещё год-два, и вы от неё избавитесь.

— Как избавлюсь? — воскликнула я. — Я совсем не хочу от неё избавляться, и потом она ещё маленькая.

— Маленькая! — насмешливо повторил Миша. — Джульетте было четырнадцать, между прочим!

— Пример неудачный, — съязвила я.

— Почему? — вскипел Миша. Его явно раздражало моё нежелание избавиться от дочки.

— А потому, — назидательно ответила я, — что, как известно, Джульетта плохо кончила, «нет повести печальнее на свете», — помните? А послушай она маму, жила бы долго и счастливо.

— Оригинальная трактовка! — буркнул Миша. Настроение у нас обоих было испорчено, беседа не клеилась, мы быстро распрощались, и Миша ушёл.

Маминой подруге он сказал так: «Женщина симпатичная, но её нездоровая привязанность к дочке меня не устраивает».

Миша второй был настоящий богатырь, широкоплечий, румяный и кудрявый. Миша приехал из Ташкента пять лет назад. Как только мы встретились, он сразу же стал мне рассказывать, какой замечательный плов готовят в Ташкенте, и просто был одержим желанием приготовить его прямо сейчас, специально для меня. Миша так горячо меня уговаривал, что я согласилась.

За продуктами для плова поехали на Брайтон.

— Вы какие фрукты любите? — спросил Миша перед входом в магазин.

— Бананы и яблоки.

— А что вы пьёте?

— Всё равно, лишь бы диетическое, — кокетливо ответила я, польщённая таким вниманием, и Миша ушёл в магазин.

Через пятнадцать минут он вышел с пакетами, явно недовольный.

— Послушайте, — раздражённо начал он, садясь в машину, — почему у вас на Брайтоне все Сёмы? Куда не придёшь, только и слышишь: «Сёма, Сёма!» Что, имени другого нет, что ли? Да, кстати, я купил коку и сливы, они сегодня со скидкой, а всё, что попросили вы, — нет!

Последнее замечание показалось мне совсем некстати, но «дарёному коню в зубы не смотрят», и я промолчала.

Ехать оказалось не близко, и по дороге Миша рассказал мне свою историю. В последний год перед отъездом он влюбился в жену своего лучшего друга. Любовь оказалась взаимной, и, бросив всё, забрав двоих детей, они уехали в Америку. Любить жену друга издали и быть её мужем оказалось две разные вещи. Особенно мешали дети. Девочка, четырнадцати лет, хотела ходить на танцы. Танцы кончались поздно. Мама, то есть Мишина жена, не спала, нервничала, переживала, наконец, взбунтовалась и положила этому конец. Девочка плакала, жаловалась Мише. Миша считал, что если хочет танцевать, пусть танцует. Жена возражала и кричала, что Миша мешает ей воспитывать дочь. Это Мише казалось обидным. С мальчиком было ещё труднее. Он любил покушать и с удовольствием готовил себе сам. «Бывало, за стол не сядет, чтобы салатик себе не порезать, и не просто порезать, а как-то по-особеннному, тщательно так, ничего не забудет, накроет себе, как в ресторане, и ест как-то с особенным аппетитом!» — возмущенно рассказывал Миша. Когда мальчишке исполнилось восемнадцать лет, встал вопрос, кем быть.