Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

Неподвижная гладь пруда в раннем солнце. Рыба еще слишком сонная, чтобы подняться на поверхность.

В стекающих каплями сумерках на крышу садится голубь. Подобно тому, как человек, прежде чем войти в дом, стряхивает дождь с плаща, голубь ерошит оперение, снова, не торопясь, приглаживает его, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, как будто осматривает местность. Скажи, голубь, где ты начал свой полет? Куда тебя тянет? Несёшь ли на лапке записку от друга к другу? Или секретные распоряжения, касающиеся войны?

Рассветает. Я подхожу к входной двери, ловлю влажный тёплый воздух. Тут мой взгляд устремляется к крыше; тихое хлопанье крыльев голубя. Как будто бы он ждал меня, чтобы попрощаться. Птица делает два неровных круга, а затем уходит прямиком на север. Достигни своей цели. Голубь!

Сухая, тёплая ночь. Тимм уехал в город. Я нежусь в траве перед домом, смотрю в небо. Оно такое высокое, ясное, с полной луной. Ярко светят звезды. Я вспоминаю августовский вечер в летнем лагере «Артек» на Чёрном море. Рядом со мной сидит темнокожий мальчик. Он, как завороженный, смотрит на небо и, преисполненный восхищения, говорит: «Как красиво! Я никогда не видел ничего подобного!» Ребёнок был родом из промышленного района США.

Теперь в поле моего зрения движется крохотная, сияющая точка, – спутник. Я наблюдаю за стремительным полётом космического аппарата с севера на юг. На несколько минут ясное звёздное небо для меня тускнеет.

Зной, заставляющий встать на колени. С едва заметным воздушным потоком тянется вонь навозной жижи со свинофермы. Долетает на нашу сторону. Вокруг воняет как в клоаке.

Дела скверные. Мне хочется напиться. Я был на заседании правления союза, остался на ночь в Ростоке, а теперь нахожу записку на столе: «Пока! Скоро увидимся».

Комната Тимма пуста.

Куда его понесло?

Почему тайком?

На оконном стекле капля дождя; слеза боли странствующего облака. Ветер подхватывает её со стекла и раскалывает на много маленьких страданий.

Говорят, если птица исчезла, нужно осмотреть клетку. Я ищу по комнатам, будто могу его где-то найти.

Чем мне теперь согреться? От чего остыть?

Приказываю себе: не глупи, старик! Ты чувствуешь оскорбленным свое тщеславие, потому что мальчик не поставил тебя в известность. При его спонтанности этого безмолвного переселения можно было ожидать.

С утра думаю: Ехать в мастерскую? Не ехать в мастерскую? Только не становись чучелом! Я не еду.

Вечером неожиданно появляется Вольфганг Шп., ухмыляется. Я рассказываю ему, что Тимм исчез с мешком и пакетом. Я выдвигаю все возможные предположения, где мог спрятаться парень. Шп. некоторое время смакует мое уныние. Наконец он говорит: «Я должен передать тебе привет от твоего мальчика; он живёт в нашей деревне у своего знакомого, корзинщика».

Я бегу через пастбище, бросаюсь в скошенную траву, прячу нос между соломинок. Чувствую запах пряного аромата.

Мгновение, когда жизнь кажется настолько совершенной, что хочется умереть.

М а л х о в: В то время, когда тебе было 19 лет и ты переехал в деревню к своему отцу, знал ли ты на самом деле, что отец напишет книгу об этом времени?

Л и н д е м а н н: Нет. Я знал только о том, что он ведёт дневник. Он постоянно делал записи и иногда странным образом расспрашивал меня. Это было непривычно. И поэтому я в конце концов однажды тоже настоял на его ответе: что ты постоянно спрашиваешь меня о каких-то странных вещах? Дело в том, что это было несвойственно для него, поскольку в остальное время мы почти никогда не разговаривали друг с другом. Как-то раз он сказал, что пишет дневник о нашей совместной жизни. Вероятно, он уже чувствовал, что надолго нам вместе хорошо не будет.

М а л х о в: Книга вышла уже через несколько лет, в 1988-м.

Л и н д е м а н н: Да, практически это уже была книга времён воссоединения Восточной и Западной Германии. Относительно него это была книга, в которой он проявил возмущение, в которой многое в ГДР подвергал критике.

Раньше он бы такого себе не позволил, но тогда уже наступило время перемен. Потихоньку всё становилось более либеральным, в том числе и в литературе, – в воздухе уже витал переворот. Вот почему он рискнул немного выйти за рамки и покинуть зону политического комфорта.

М а л х о в: Ты знаешь, почему между созданием книги в 1981–1982 годах и её изданием прошло так много времени?

Л и н д е м а н н: Чтобы понять это, я ещё и расспросил свою мать: книга была слишком смелой для издательства «Volk und Welt», потому что содержала ряд опасных мыслей о ГДР, исходивших как от него, так и от меня. По этой причине она лежала в ящике письменного стола. Как-то раз, в восьмидесятые, мой отец на одном приёме встретил сотрудника «Buchverlag Der Morgen», издательства, которое всегда не очень-то придерживалось партийной линии и порой было несколько смелее других издательств.