Люси Эдлингтон - Алая лента

Роза стояла на цыпочках, пытаясь выглянуть наружу. Ее лицо побледнело.

— Они … Они высадили из поезда людей и гонят их по платформе, — сказала она. — И людей больше, чем обычно.

Я вздрогнула. Мне очень не хотелось вспоминать о платформе, к которой прибывали поезда со всего нашего континента. О платформе, на которой заканчивалась прежняя, нормальная жизнь. Само слово «платформа» теперь ассоциировалось у меня с собачьим лаем, криками охранников и чемоданами. Здесь мужчин отделяли от женщин, матерей разлучали с детьми, здесь когда-то и меня саму швыряло из стороны в сторону в толпе, словно упавший в грязную реку листок.

Прямо на платформе нас распределили направо или налево. На работу или в трубу. Жизнь или смерть.

— Вот именно, — сказала Марта. — Там хаос. Я не хочу, чтобы кто-то из моих работниц случайно… попал не туда…

Надзирательница кивнула и покинула мастерскую, закрыв, а затем и заперев за собой входную дверь.

И тут мы услышали глухое бух, бух, бух — шаги. Сотни, тысячи ног шаркают по пыльной, сухой земле.

По слухам, их было десять тысяч человек. Десять тысяч человек в день и билет в одну сторону.

Мне сложно было представить такое количество людей. Это больше населения моего родного города. Целый город привозили в Биркенау каждый день, зачастую до позднего вечера.

Немногие из прибывших оставались в лагере. Остальные… Не хотелось думать о том, что происходило с остальными, пока я не в их числе. Нельзя допустить, чтобы то же самое случилось со мной! И я шила так быстро, словно каждый стежок все крепче связывал меня с жизнью.

Проблема была в том, что сам Биркенау трещал по швам. Теперь на каждом матрасе спали уже трое, а иногда и четверо. Вдвоем под одним одеялом. А днем стало не хватать работы на всех. Но поезда продолжали прибывать. Жутко кричали паровозные гудки, они напоминали мне о моем собственном путешествии через невидимые пейзажи до Биркенау. Дни и ночи тряски по путям. Ожидание. Неопределенность.

По вечерам в бараки загоняли новеньких полосатых — испуганных, плачущих. Они прибывали сюда из разных уголков Европы, бормотали на разных языках, ломано объясняя нам, насколько далеко распространилась война от своего центра, которым была наша суровая родина. Как-то мы их понимали.

Было ясно, что Они объявили войну всему миру, но до сих пор оставались страны, продолжавшие давать Им отпор. Страны, которые, как мы надеялись, станут нашими освободителями. Кто одерживал верх? Ответ на этот вопрос зависел от того, кому вы его задаете. Надзиратели хвастались новыми завоеваниями. А по слухам, страны-освободители не отставали.

И в то же время каждый новенький получал свой номер и свой винкель — красный или зеленый треугольник, желтую звезду, как у меня; их в нашем лагере была целая галактика.

Я слушала разговоры новоприбывших о местах, которых не видела. Мой город был в нескольких сотнях километров к северо-востоку отсюда. А новые заключенные говорили о городах, пахнущих жгучим перцем и другими пряностями, или южных островах под ослепительным солнцем. Были полосатые и с самого запада, из страны на краю океана. Это были землячки нашего Жирафа Шоны — очень гордые и такие элегантные даже в полосатых робах. Я хотела бы шить красивые платья для них после войны. Совсем другими были полосатые с востока — коренастые, вроде Франсин, и хорошие работницы.

Несмотря на разную национальную принадлежность и родину, они были схожи в одном — каждый был для местных ценнейшим кладезем информации.

«Откуда ты? Как дела на фронте? Когда придут освободители?»

Еще я любила расспрашивать об изменениях в моде. Какие юбки сейчас носят — длинные или короткие? Прямые или плиссированные? А рукава какие — плоские или фонариком? А потом я до бесконечности придумывала у себя в голове новые фасоны платьев, когда Роза на целый вечер уходила куда-то с грузной женщиной, которую привезли с их общей родины, из страны полей, лесов, музыки и красоты. Во всяком случае, так говорила Роза. Но с ней никогда нельзя быть уверенным, правда это или фантазия.

Лагерь стал напоминать переполненный муравейник, а новенькие продолжали прибывать. Может, я и трусиха, но слышать тем жарким, летним вечером это жуткое бух, бух, бух под окном нашей мастерской было невыносимо.

Все застыли в напряжении, ожидая, пока толпа пройдет мимо наших окон.

У меня дрожали пальцы. Судорогой свело ноги. Сжимало сердце.