Вигдис Йорт - Песня учителя [litres]

Таге Баст не объявился. «Ну и ладно, – подумала Лотта, – даже лучше, если на лекции его не будет». В этом она не сомневалась. Так всем будет проще сосредоточиться.

– Если мы питаем надежду понять это, – а Лотте хотелось, чтобы они поняли, – то нужно все отчетливо представить. Закройте глаза, – попросила она, и они повиновались. Они привыкли слушаться режиссера. – Можете даже положить голову на стол, – это они проделали с радостью, теперь главное, чтобы они не уснули, – представьте, что вы – солдаты, – продолжала она, – вы уже немало прошли, гонимые страхом, что на вас нападут. А если на вас нападут, то велика вероятность погибнуть, причем самым страшным образом. Вам отрубят руки и ноги, а глаза выколют. Изувеченные, ослепшие, окровавленные, вы лежите среди мертвых и умирающих, кричите, молите о смерти, просите, чтобы смерть освободила вас от невыносимой, нечеловеческой боли. Спрятаться вам негде. Вы смертельно устали и смертельно голодны; вы уже несколько недель толком не ели, от голода сводит желудок; тяжелые, потрескавшиеся сапоги натирают уже растертые до крови пятки и заледеневшие пальцы, но ни еды, ни отдыха, ни тепла не предвидится. Представьте это себе – ведь вам, возможно, придется выйти на сцену в облике Эйлифа, старшего сына Мамаши Кураж, которого забрали в солдаты! – Она посмотрела на студентов – двое уже спали, но некоторые юноши слушали. – Солдат Эйлиф, – невозмутимо продолжала Лотта, как она сама думала, в духе Мамаши Кураж, пусть даже это и казалось смешным; Лотта говорила голосом опытного рассказчика, ведь именно сейчас и начнется самое трагическое, – Эйлиф замечает крестьян со стадом, а стадо – значит, еда! Эйлиф смекалист и прозорлив, настоящий сын своей матери. Он заманивает крестьян в ловушку и убивает – закалывает ножом, а потом забивает скот и готовит праздничную трапезу своим однополчанам. Он собирает хворост, разводит костер и жарит сочные куски говядины. Ох, как же тепло у костра, на котором жарится мясо! Будь на месте Эйлифа еще кто-нибудь, разве он поступил бы иначе? А позже, когда он встречает собственную мать и полкового священника, то без смущения рассказывает о своем подвиге, потому что хорошо усвоил: нужда не подчиняется никаким законам. Затем Эйлиф решает поддразнить священника и спрашивает его: «Ну, что скажешь?» Но священнику правила войны известны, и он отвечает, что в Библии подобное напрямую не одобряется, однако там говорится, что Иисус накормил пятью хлебами пятьсот человек и так избавил их от голода. И любить своего ближнего стало проще. «Это просто, когда ты сытый», – устало говорит священник. Согласны?

– Ну, я вот не могу превратить пять крон в пятьсот, – сказала мать-одиночка, а остальные заулыбались. Лотта прониклась благодарностью. – Повезло, если кто-то умеет, – добавила мать-одиночка.

– Во время войны и голода, – вновь заговорила Лотта, – все принципы дают слабину. Сначала пища, а уж потом нравственность. Учтите это, – сказала она, – вдруг вот-вот начнется война и вам придётся голодать? Что, если война обрушится на нас уже завтра? Как вы тогда поступите? Как все мы поступим? Станем убивать крестьян? Соседей? – Она хотела встряхнуть их, однако студенты, похоже, встряхиваться не жаждали, им нравилось жить в свое удовольствие. Взволнованной выглядела лишь мать-одиночка.

– Выживут те, кто мыслит практично. – Лотта надеялась услышать возражения, мол, мир устроен совершенно иначе. Но те, кто заулыбался, услышав шутку про пять крон, уже вновь положили головы на стол и дышали ровно и глубоко.

Тем не менее Лотта не отчаивалась: она знала, что даже если сейчас тема кажется студентам маловажной, то ее актуальность, возможно, дойдет до них позже. Сколько раз, сталкиваясь на улице со своими бывшими студентами, в том числе и с теми, кто стал знаменитым даже и за границей, – она слышала слова признательности, потому что именно ее лекции оказали решающее значение на их творческий путь. Поэтому она решительно проговорила:

– У полкового священника есть две сутаны. Ну естественно – одна лютеранская, а вторая – католическая. Он выбирает, какую надеть, в зависимости от того, кто выигрывает бой там, где он находится. У Мамаши Кураж два флага, лютеранский и католический, и то, какой флаг она поднимет над своим фургоном, тоже зависит от того, кто выигрывает бой там, куда она приезжает. Они реалисты. У них не осталось никаких иллюзий. «Когда хочешь купить, спрашиваешь не о вере, а о цене, – говорит Мамаша Кураж, – лютеранские штаны тоже греют». И это чистая правда. Некоему солдату, который оскорблен тем, что не получил причитающейся ему награды за спасение полковничьей лошади, она советует успокоиться. «Как же мне невыносима несправедливость!» – кричит он. – Это Лотта тоже выкрикнула, потому что студенты любили, когда она примеряет на себя разные роли, оживляет героя, и те, кто уже собирался заснуть, очнулись. – «Да? – спрашивает его Мамаша Кураж. – В голосе Лотты зазвенел цинизм, почти язвительность. – И долго несправедливость бывает вам невыносима? Час или два? Ведь горько вам будет в тюрьме, если вдруг окажется, что вы уже готовы примириться с несправедливостью». – Жаждать справедливости, – сказала Лотта, – жаждать справедливости – наивно. Так поступает лишь тот, кто не знаком с жестокими законами действительности. – Она надеялась, что они услышали ее слова. И тут голос подала мать-одиночка: