Евгений Гришковец - Узелки

Дальнейших воспоминаний о свадьбе у меня не осталось никаких. Проснулся я на следующий день в квартире, в которой свадьба и происходила. Проснулся одетый в форму. Сказать, что проснулся в форме, язык не поворачивается. Проснулся я сильно не в форме. Тогда мне явилось первое в жизни тяжкое похмелье. Такого страдания я никак не ожидал и не мог себе представить. Плюс ко всему жёг стыд.

Чтобы как-то добраться домой, я попросил у своего одноклассника куртку и надел её поверх формы, испачканной засохшими последствиями выпитой водки. Бескозырку стыдливо сунул в потёртый пакет. Благо, когда я приехал домой, родителей не было. Флотскую свою одежду, которую так долго и тщательно, весь полный предвкушений радости возвращения со службы готовил, подшивал, подгонял по фигуре ещё на корабле, я вычистил, сложил и убрал в шкаф, решив, больше никогда не надевать.

Служба закончилась. Нужно было жить дальше. Нужно было не только вернуться домой, но и вернуться к той жизни, в которой моей матросской красивой и гордой форме решительно не было места.

Я доставал мои чёрные морские брюки, ремень с блестящей бляхой, синюю суконную рубаху, которая на флоте называется «голландка», воротник с тремя полосками, тельняшку и бескозырку в последующие годы пару раз. И то только потому, что для концерта студенческой самодеятельности нужен был матросский костюм.

В первый год после службы, летом, в конце июля, на праздник Дня Военно-морского флота сходил туда, где собирались отслужившие на флоте мои земляки. Не помню откуда, но узнал, что место сбора у фонтана перед областным театром. Я взял свою бескозырку и нацепил на летнюю рубашку флотские значки.

Возле фонтана тогда собралось человек пятьдесят в тельняшках и бескозырках. Кто-то держал военно-морской флаг. Видно было, что в той компании многие друг друга знали. Мужики собрались матёрые, пузатые, горластые, отслужившие своё давно. Я там оказался самым юным. Меня приняли радушно, быстро расспросили, где и как я ходил по морям, по волнам, и сунули в руку початую бутылку тёплой водки. Мне пришлось проявить известную твёрдость и выдержку, чтобы отказаться от выпивки.

– Салага! – даже выкрикнул кто-то в мой адрес непростительное морское оскорбление.

Мужики осадили крикуна, но и меня не одобрили, поворчали да и пустили бутылку по кругу. Потом какой-то самый солидный мужик скомандовал построение. Находящиеся в разной степени опьянения ветераны флота изобразили подобие строя. Мне тоже пришлось в него встать. После этого мы в честь праздника прокричали троекратное «Ура!», и колонна, а точнее, небольшая толпа некогда отслуживших на разных флотах нетрезвых людей, пошла к набережной. На ходу мужики пели сразу несколько разных морских песен. Прохожие и прогуливающиеся опасливо расходились в стороны, мамы отводили детей за руки подальше от пьяных дядек.

Я, сгорая от стыда, прошёлся в полосатой компании немного, а потом снял с головы бескозырку и незаметно отстал от праздника. Больше я на такие мероприятия не ходил.

Как-то в Москве оказался я на День Военно-морского флота, даже и не помня, что в тот день как раз и отмечался сей праздник. Вспомнил я о нём, только когда на одной из станций метро в вагон, в котором я ехал, ввалилась громкая толпа пьяных мужчин разного возраста в тельняшках, бескозырках и морпеховских беретах. Их сопровождали правоохранители с дубинками в руках. Моряки выкрикивали какие-то речёвки, орали «Ура!», но всячески демонстрировали своё почтение остальным пассажирам, особенно дамам.

Они вышли на станции «Парк культуры», где собралась уже огромная полосатая толпа. Вечером из новостей я узнал, что больше тысячи бывших матросов и старшин, игнорируя требования разойтись, буквально штурмом взяли вход в Парк имени Горького и устроили пьяные купания в центральном фонтане. Полтора десятка сотрудников правопорядка и случайные прохожие получили травмы разной степени тяжести, несколько десятков дебоширов в морской форме было задержано.

Когда я всё это видел и слышал, то не чувствовал ничего общего с теми, кто вышел на праздник давно пережитого эпизода своей молодости.

И только фильм Клинта Иствуда вновь всколыхнул, казалось бы, уложенное на своё место и не тревожащее уже воспоминание. Как была когда-то спрятана в шкаф моя прекрасная морская форма, которая потом куда-то подевалась и которую я при всём желании теперь не смог бы на себя натянуть даже с мылом.

Но узелок памяти, завязанный неполученным и столь вожделенным когда-то восхищением от всех, всех, всех, напоминает о себе теперь постоянно.