Евгений Гришковец - Узелки

Он поздоровался со зрителями и сразу пошутил, так что все, в том числе и мои родители, громко засмеялись и захлопали. Я не помню, что он говорил. Помню, что все были довольны и шумно это выражали. Меня занимало другое. Я усиленно заставлял себя понять, что тот человек, который стоит на сцене хорошо знакомого мне кинотеатра, в который я часто ходил и относился к нему вполне буднично… В кинотеатре, который находится далеко от тех пространств, в которых снимается кино и живут знаменитые киноартисты… Вот он стоит здесь, передо мной, и дышит со мной одним воздухом, и если преодолеть каких-то пятнадцать-двадцать метров, то до него можно дотронуться. Это мне сложно было осознать. Об этом я усиленно думал тогда.

Выступление артиста было недолгим, скорее коротким. Завершив его, он всех сердечно поблагодарил за тёплый приём фильма и его самого. Дождавшись окончания аплодисментов, он предложил всем желающим задать ему вопросы. Эти вопросы он попросил написать в записках и передать ему на сцену. Для исполнения его просьбы в зал вышли несколько работниц кинотеатра и пошли по рядам. Меня удивило, что совсем немногие засуетились написать что-то.

Работницы кинотеатра начали собирать записки с первых рядов и передавать их на сцену. Актёр сразу стал их зачитывать и коротко, остроумно, ко всеобщему удовольствию, отвечать. А у меня запульсировало в висках.

Вот впервые я увидел, как люди пишут и передают человеку с экрана свои вопросы, минуя адреса редакций и неведомые расстояния. Я понял, что тоже могу это сделать.

– Папа, мамочка! Дайте ручку, – шёпотом возопил я, – пожалуйста!..

Времени у меня было совсем мало, собирательница записок приближалась. У папы ручка нашлась. Нужна была бумажка. А вот её не оказалось. В папиных карманах и в маминой сумочке не нашлось ни одного листочка. Зато у меня в руке был зажат билет. Точнее, три билета вместе. Обратная сторона этих билетов была чистая. Билеты помялись, но для записки годились. Я расправил билет на бедре, взял ручку, мама подсунула мне сумочку, чтобы писать на твёрдой поверхности… Времени было страшно мало… Я задумался на какое-то мгновение и быстро написал первое, что пришло в голову… Главное, нужно было написать коротко. Мой вопрос состоял всего из пяти слов и вопросительного знака. «Играли ли вы отрицательные роли?» – вот что я написал. Признаться, ответ на этот вопрос меня не интересовал. Мне было важно другое…

Я успел! Как только записка мною была написана, ко мне подошла работница кинотеатра. Я сунул ей мою записку, она взяла её и пошла по ступеням вниз к сцене.

– А мою возьмите! Вот ещё!.. – кричали ей сверху.

– Хватит!.. – ответила она, едва повернув голову и не останавливаясь. – Мы тут до ночи работать не намерены.

Моя записка была последней, которую взяли, по крайней мере с нашей стороны зала. В руках у строгой дамы было несколько бумажек, но моя выделялась. Она была зелёная… Билеты в том кинотеатре всегда были зелёные.

Я, не отрываясь, смотрел, как она медленно идёт к сцене, подходит к ней и становится напротив артиста. Тот ещё продолжает говорить. Заканчивает. Работница кинотеатра протягивает ему записки, в том числе и мою. Это я хорошо вижу. Он улыбается со сцены, берёт бумажки. Моё колотящееся сердце останавливается. Записка, написанная мною на наших билетах, оказывается в руке артиста, которого я прежде видел только на экране.

Когда к нему подошла работница, которая собирала вопросы с другой стороны зала, артист сделал скупой отрицательный жест и покачал головой, показывая, что записок на сегодня ему достаточно. А значит, моя была самой последней, дошедшей до него.

А он разворачивал записку за запиской, но зачитывал и отвечал не на все. В некоторые он заглядывал, читал и, улыбаясь, прятал в карман.

– В этом послании меня хвалят… – говорил он, – но скромность не позволяет мне огласить написанное… О! Это слишком личный вопрос, я на такие не отвечаю… Простите, не могу разобрать почерк… А вот на этот отвечу… Какой город вы считаете своим родным?..

Я не слушал вопросы и ответы. Я смотрел на краешек зелёной бумажки, зажатый правой рукой артиста вместе с другими записками. Он выразительно жестикулировал этой рукой. Но свой клочок бумаги я из вида не терял.

Напряжение моё дошло до предела. Папа даже положил мне руку на плечо… Записка, ещё записка… Бумажек в руке осталось мало… И вот он берёт зелёную бумажку… Подносит её к глазам… Читает… Улыбается…