Дмитрий Гаричев - Река Лажа

Прихотию судьбы этот самый участок, с захватом тенистой Бабенкинской поймы, оказался впоследствии первым, куда Аметист был доставлен в майорском «хендае» серебряным утром десятого августа в рамках розыска двух юных тел, истребленных, согласно повинной, тридцатипятилетним работником мойки на Индустриальной Слепневым. О пропаже детей объявили, как помнил он, в мае: эти мальчики были друзья, состояли в какой-то из секций на «Вымпеле», добирались автобусом от Ревсобраний; оба были Олеги, одиннадцати и двенадцати лет. Млынь, видавшая в ящике и не такое, пожевала историю месяц и два, но затем растеряла последний остаток внимания к случившемуся, растворенному в дыме пожаров десятого года; здесь-то призрак почившего пономаря надоумил наследников на «Колокольне» запустить нарастающий счетчик, указующий еженедельно, какое количество дней истекло с назначения розысков. Числа в жирной кайме с пояснительной подписью действовали угнетающе — Аметист не задерживался на странице. Вряд ли акция эта могла посодействовать поискам; в то же время хозяева города не усмотрели крамолы в таком поведенье и оставили счетчик как был. Птицын пел «Млыничанку», следя за игрой как за приготовлением собственной казни. Тупость женского ногомяча была невыразима. Гендиректор их клуба Канестри, из всего руководства один почитавший его полноценным живым человеком, сам испытывал схожие чувства и звал Аметиста к себе в кабинет для совместной хандры, угощал и посмеивался сквозь посуду. Мрачный мойщик Слепнев был повязан в июле, среди массового задыханья в дыму торфяном, после непрокатившей попытки завлечь на бэксит нетаковского мальчика на пустой остановке в военном Дуброве — пацаненок накапал отцу, тот решился поднять по тревоге знакомых гайцов и в течение суток владелец злосчастной бордовой «семерки», от которой мальчишка запомнил концовку госномера и наклейку Pirelli , был заочно разгадан, изучен и признан небезынтересным для следствия о безответно пропавших Олегах. За Слепневым была установлена слежка, не давшая, впрочем, совсем ничего: мойщик спешился, марлевой обезопасился маской, подавал себя образом скромным, ни на выходных, ни вечерним порядком не срываясь из дома куда-либо дальше помойки или ближнего универсама; жил с задернутою занавескою матерью и к себе никого не водил. Волоокий майор уже не исключал, что Слепнев предлагал подвезти пацаненка из чистого самаритянства, пожалев, что тот дышит сквозь майку, у самого леса торча, пока двадцать четвертый привычно запаздывает в поселенье, но от млынских в Москве домогались каких-то отчетливых действий, и майор, поразмыслив еще, допустил вариант с искупительной жертвой в лице нелюдимого мойщика, спотыкаясь еще и на том, что такое его появленье в Дуброве, лежащем в лесном тупике в четырех километрах от трассы, представлялось не самым обычным. В этом закуте не бывало рыбалки, лес был загроможден многолетним валежником, не считая того, что подобная вылазка за город, приходящаяся на разгул полыханий в природе, удивляла майора сама по себе. Мойщик, встреченный утром в подъездных дверях, первый день провалял дурака, зарывался, ловчил, обещал показать свои справки, требовал адельфан, затихал на какое-то время и вновь петушился, и майор, с каждой новой слепневскою высказкой все ясней убеждавшийся в том, что мальчишка навел их на подлинный след, наливался сугубой отравой, сжимался и шумно дышал. Допрошаемый некогда фрезеровал, и во всем его теле блуждал металлический дребезг, железный скулеж, раздражавший майора превыше всего остального; он хотел бы сработать с ним чисто, без ожесточенья, но Слепнев отбивался со все возрастающей легкостью, шутковал, призывал отпустить его к матери и огрызался, чем в итоге разладил почаевское равновесие, был избит до лежанья ничком на полу и по восстановленье в кратчайшее время составил признание в убийстве, о котором и было доложено ввысь. С его собственных слов, он приметил Олегов на водозаборном узле возле Ямкина, представляясь ответственным, пристыдил за проникновенье на важный объект, но, смиряясь, затем предложил отвезти их на дальний отрог ВЗУ, где и вправду водилась охрана и куда посторонняя поросль не совалась совсем никогда. Оба мальчика были убиты без выдумки в том же лесу: ничего с них не взявший другого Слепнев перерезал им горла (потом было сказано, мойщик страдал помешательством, сотворившимся с ним от картины «Царевич Димитрий» художника Глазунова: запрокинутый отрок в расшитой рубашке с желейною раной), но не стал расставаться с убитыми здесь же, а сложил их в багажник и так провозил по району до ночи, пока не отыскал подходящего им водоема. Здесь и сделалась трудность, в короткое время разросшаяся до скандала: с подписанья повинной Слепнев восемь раз поменял показания о месте, где были оставлены трупы, и все поиски, ведшиеся в торфяную жару, оказались бесплодны. Кто поведал майору об опыте с мальчиком Птицыным, в девяносто седьмом в одиночку решившем судьбу беспримерной истории о Панайотовой Свете, Аметист разузнать постеснялся: после памятного разговора в присутствии мамы к ним никто не звонил, не ходил, их забыли, казалось, совсем и помыслить, что память о тех временах уцелела хоть где-то помимо его головы, он, конечно, не мог. Он не сразу распробовал, чем искушало его приглашенье майора, и не верил и в самый ничтожный успех, но с течением дела сумел словно бы расцвести, подрасти над собой и себе самому полюбиться — хотя б и нен адолго.