Николай Лобко - Варенька

— Варенька похожа на меня, — отлично поняв соперницу, сухо прервала ее Екатерина Ивановна.

— Ну, это бесспорно, — охотно подтвердила она. — То есть как две капли воды. Но что-то должно быть и от отца… — Прищурив левый глаз, она насмешливо посмотрела на смущенно переминавшегося композитора.

Сорокин и Гаспаров опять переглянулись.

— Вот ведьма!

— Здорово грызет…

— Геннадий Ксенофонтович — неродной отец Вареньки, — так же сухо произнесла Екатерина Ивановна. — И вы это отлично знаете.

— Первый раз слышу. — Приложив руки к груди, актриса широко открыла глаза и вдруг засмеялась: — Ах, понимаю. Это, значит, вроде похмелья в чужом пиру.

— Простите, я тороплюсь. — Не выдержав издевки над несчастной матерью, Гаспаров поклонился хозяевам и торопливо пошел к двери.

За ним последовал Сорокин.

Грибовская немного задержалась.

— Я уверена, мне бы легко удалось склонить Гаспарова на нашу сторону, — глядясь в зеркальце, сказала она своему раздосадованному приятелю. — Ты обратил внимание, как он пел? А с его мнением считается не только Федор Федорович, но и Кирилл Захарович. Тут было бы все решено. Но, к сожалению, нам помешали. Привет!

Она кинула зеркальце в сумку, громко щелкнула замочком и, широко улыбнувшись Екатерине Ивановне, поспешила к выходу.

Проводив ее до двери, Геннадий Ксенофонтович вернулся и приказал Вареньке уйти на кухню.

Оставшись наедине с женой, он сказал:

— Я нахожу, что визит твоей дочки слишком затянулся.

— Ей некуда ехать, — твердо заявила она, решив не уступать.

Не привыкнув слышать возражения от жены, он удивленно посмотрел на нее.

— Это меня совершенно не касается, — спокойно произнес он. Как часто бывает со слабохарактерными людьми, безвольный на стороне, он проявлял излишнюю твердость дома. — У нее есть отец, пусть он думает над этим.

— Но я мать.

— Твое прошлое меня тоже не касается.

— Куда же ей деваться?

— Не знаю.

— Это бессердечно.

— Почему? Мой дом не приют. Для меня она чужая.

— Но мне родная.

— И очень жаль. Не будь ее, сегодня меня бы не оскорбили.

— От Муси можно ждать любой гадости.

— Допустим. Но сегодня она решила поглумиться надо мной, а завтра найдется кто-нибудь другой. Твое прошлое — моя ахиллесова пята.

— Какое прошлое? Что я, украла, или убила?

— Нет. Просто ты была женой другого.

— Ты это знал.

— Верно. Однако в дом я брал тебя, а не твою дочь. Поэтому лучше, если она здесь не задержится.

— Но девочка учится. Если ее сейчас взять из школы, неизбежно возникнут толки, — используя одну из слабых сторон характера мужа, припугнула она.

Геннадий Ксенофонтович нерешительно помял бледно-желтую мочку уха.

— Хорошо, подождем до конца учебного года, — согласился он и ушел в свою комнату. Скоро оттуда донеслись нестройные звуки рояля.

Екатерина Ивановна бросилась на диван, зарылась лицом в бархатную подушку и горько заплакала. Пойти на полный разрыв с мужем Екатерина Ивановна опасалась. «Куда пойду? Что буду делать? Я ничего не умею», — с отчаянием думала она. И хотя в доме ей отводилась незавидная роль, которая постоянно унижала и оскорбляла ее, она не решалась протестовать, чтобы не дать повода к ссоре. Оступившись однажды, она теперь проявляла излишнюю и вредную осторожность.

Когда учебный год закончился, Геннадий Ксенофонтович повторил свое требование.

Подавленная и беспомощная, Екатерина Ивановна не нашла в себе воли, чтобы возразить ему.

Андриановне она солгала:

— Дочку в деревню отправляю, знакомые на лето пригласили…

И опять Вареньке пришлось собираться в дорогу.

— Мама, ты отправь меня обратно к папе, — несмело попросила она.

Мать отрицательно покачала головой.

— Нет, дочка, ты там… лишняя.

«А здесь я тоже лишняя?» — хотела спросить Варенька, но промолчала.

Все было ясно.

Открытой оставалась одна дорога — к тете Лине.

Но ведь и там ее не ждали…

Печальная, душевно опустошенная, переступила Варенька порог своей старой квартиры. За два года, которые она отсутствовала, здесь почти ничего не изменилось. Все стояло на своих прежних местах, только немного выцвел абажур, полиняли аппликации на гардинах и позеленел мопс. Над кроватью по-прежнему таращился испуганный олень, но выглядел он сейчас постаревшим, грязновато-желтым, с рыжими подпалинами.

— Что? — насмешливо встретила ее Амелина. — Лучше, чем у меня, нигде не нашлось?