Дарья Сойфер - Диагноз - любовь

– Милая, – Марк провел по ее волосам, заправил за ухо выбившуюся прядь. – Все будет хорошо, я рядом.

Баритон обволакивал, баюкал, действовал, как транквилизатор. Ей стало уютно, захотелось положить голову ему на колени и вот так уснуть. «Милая…» Ну скажи это еще раз, скажи!

– Иди ко мне, – Марк перекинул ее обмякшую руку себе за шею, обхватил и поднял.

Ее! Поднял! Не крякнул, не закряхтел, не покраснел, и вены на шее не вздулись. Просто поднял, как будто уже делал это не раз. Отнес на кровать. В сознании Ники за маревом боли мелькали картинки: белое платье, первая брачная ночь, его идеальных пропорций голова на соседней подушке… Только на соседней, не рядом, она бы умерла, если бы кто-то лег сверху.

Марк бережно положил ее на стеганое покрывало, она перекатилась на бок, уткнулась носом в один из сотни одинаковых ромбиков и, чтобы не думать о животе, врачах и «Скорой», принялась сосредоточенно считать малюсенькие ровные стежки.

– Пойду вниз, встречу врача, – Веселовский пошел к двери.

Ей так хотелось крикнуть: «Останься, не бросай меня!», но Ника понимала, что так будет лучше.

Все происходило одновременно и с ней, и словно с кем-то другим. Мужик в синей спецовке, тетка в такой же. С противной родинкой на лбу, такой здоровенной, как горошина под кожей. Ника понимала, что таращиться невежливо, но от боли соображала совсем туго и никак не могла отвести взгляд. Как назло, именно тетка села ее осматривать. Розовая помада скрутилась длинными пленочками по всей нижней губе, и когда тетка говорила, Ника видела эту границу между накрашенной частью и слизистым нутром.

Врачи что-то спрашивали, пахло от них необъяснимо холодно. Ника что-то отвечала машинально, сама себя не слыша. Перебей ее кто-нибудь на полуслове, она забыла бы сразу все. Только поднимала глаза – коричневая горошина, опускала – пленочка на губе. И больше ничего вокруг.

– Руку.

– Что? – осоловело переспросила Ника.

– Понятно, – тетка цокнула языком, подняла Никину руку и пихнула ей под мышку гладкую ледяную стекляшку.

Холодно, как холодно, укройте меня! Мамочка, хочу под одеяло!

– Откройте рот. Да не так, язык покажите. Тошнит? Стул жидкий? Когда в последний раз опорожняли кишечник?

– А?

– По-большому, говорю, когда ходили? – тетка приблизила к Нике свое лицо, и родинка-горошина стала совсем огромной.

– Не скажу.

Они в своем уме? Пусть Марк думает, что она никогда не ходит в туалет. Марк… Господи, дегустация! Ника резко поднялась на локтях.

– Марк, пожалуйста. Они же все съедят! Ты должен попробовать! Я специально достала бельгийский горький… Мой «Захер»…

– За что? – переспросил мужик в синей спецовке.

– Она бредит, – раздраженно констатировала тетка. – Лихорадка.

И вдруг начала потирать руки. Зачем? Что ее так радует? Кто здесь после этого бредит? Ника постаралась незаметно отползти от тетки по кровати, но та рывком задрала футболку.

– Вот здесь больно? А тут? – пальцы у нее были костлявые и острые, больно было от каждого тычка.

Но перед Веселовским Ника старалась держаться, жалобно морщилась, еле слышно попискивала, но не кричала. Впервые в жизни она захотела, чтобы Пашка Исаев оказался рядом. Ай-яй-яй! Да у мамы на даче тяпка нежнее!

– А вот здесь? – снова поинтересовалась тетка и контрольным выстрелом воткнула пальцы Нике в нижнюю часть живота.

На этом самообладание покинуло девушку. Она взвыла, согнулась пополам и оттолкнула ненавистное пыточное орудие. А орудие невозмутимо вытащило градусник и изрекло:

– Тридцать восемь и семь. Подозрение на аппендицит, не исключено начало перитонита. Валера, запроси место в Пушкино. И давай носилки.

– Что? Куда? – Ника испуганно переводила взгляд с одного врача на другого. – А можно в Москву? В тринадцатой у меня друг…

– Де-вуш-ка, – снисходительно разжевала тетка. – Какая Москва? Какая тринадцатая? Срочно на операцию! Телефончик с собой? Паспорт?

– Паспорт в сумочке, она в микроавтобусе… И полис там. А что, очень срочно?

Тетка стиснула зубы, точь-в-точь как Пашка Исаев. Видимо, у врачей на Нику аллергия. Ишь, нежные какие… Прямо спросить ничего нельзя.

– Я спущусь, попрошу кого-то из девочек принести документы, – вызвался Веселовский.

– Марк! Марк! Ты только мои пирожные… И там капкейки есть, специально для тебя, свежая малина… – Ника чуть не плакала, и не столько от боли, сколько от досады.

Куча усилий – прахом! Нет бы еще хоть часик потерпеть! Полчасика! Все бы отдала, чтобы увидеть его лицо, когда он попробует те итальянские печенья… Две партии загубила, прежде чем получила абсолютный идеал… И пирожное с манговой пропиткой… Господи, даже думать теперь противно. Мутит, и вкус во рту, как будто лизнула кошачий лоток…