Аркан Карив - Однажды в Бишкеке

В кафе «Навигатор» Юппи шавар ли эт а-сутуль [71] Сломал мне кайф ( ивр. ). — Прим. ред. , сообщив, что влюбился. В Наташку.

Черт! Хреновый я друг! Как я мог не заметить?

— А тебе самому она разве нет? — Юппи блеснул глазками на блюдечках, и стало ясно, что ставки сделаны. Исходов может быть два: либо Наташка ему даст, и дело обойдется, либо она ему не даст, и тогда мало не покажется. Юппи будет развлекать, ублажать, умасливать, затаскивать, умирать, психовать, приставать, доставать, докапываться, дознаваться, уговаривать, умолять, угрожать, раскаиваться, плакать и врать, что покончит с собой. И лучше бы, конечно, Наташке дать ему сразу, потому что все равно ведь придется.

— Не, Мартынуш, серьезно! Я только голос ее слышу, и у меня встает. Согласись, это любовь!

Юппи пребывал в тонизирующем предвкушении счастья. Я сказал:

— Ну, раз встает, то это, конечно, точно любовь.

Однако мои всадники в кольчугах из молекул каннабиса уже взгромоздились на ретивых коней и были готовы, обнажив мечи, броситься полевым галопом на разведку того, что дедушка Илья, не признающий философии, называет философствованием. Юппино признание послужило ярким стартовым флажком.

— Слушай, — спросил я Юппи, — а школьная форма для тебя фетиш?

— Аск!

— Ужас!

— Почему?

— Мы все под колпаком у Дарвина.

— У Чарльза?

— У него!

— А чего он такого сделал?

— Он прокатился по миру на кораблике «Бигл» и пришел к выводу, что эволюция вкладывалась и будет вкладываться по полной, хитроумно, подло и агрессивно только в одно: чтобы сперматозоид смог впилиться в яйцеклетку. Мы совершенно беспомощны перед лицом секса. Взять, например, меня. В свое время я страшно запал на школьную форму. Ну, ясно почему: хотелось выебать всех одноклассниц, ну или хотя бы почти всех. Даже первая в жизни фраза, которую я реально подумал по-английски, была про форму: «School uniform fuck will bring me luck» [72] Трах в школьной форме принесет мне удачу ( англ. ). — Прим. ред. . И долбаная эволюция распорядилась так, чтобы моей главной сексуальной фантазией стала девочка в школьной форме.

— Так это «Лолита»!

— Ни фига! Для Гумберта существенными были другие критерии, а я залип на форме. Но мне сорок лет, и что мне теперь — блядей школьницами наряжать? Подчиниться безмозглому эросу? Отупеть? Перестать расти над собой? Мое сознание и мой сексуальный стимул находятся в глубочайшем конфликте. Но попсовая эволюция навязывает мне выход: не можешь ебать девчонку своей мечты, так еби абы какую — это ведь тоже удовольствие! Для рабов, конечно, но удовольствие. То есть эволюция, вместо божественного слияния душ, предлагает мне буржуазный суррогат для продолжение рода. Вова Путин какой-то!

— Так ты чего, решил совсем больше не ебаться? — с надеждой на сенсацию спросил Юппи.

— Не знаю, старик, не уверен. Святость не ищет простых путей. Когда ангелы божьи сопровождают движения тел звоном своих колокольчиков, хотя прекрасно ведают, подлецы, что я сейчас, закрыв глаза, представляю себе во всех деталях, как снимаю предмет за предметом школьную форму с Сашки Юхвец из 7-Б, а в качестве перебивочки — как она голая прыгает через «коня» на уроке физкультуры, — такое соитие совершается во благо. Ангелы прикрывают на мою подлость свои длинноресничные глазки ради короткого, но оздоровляющего счастья отдельно взятой женщины. Безнадежно несчастной частью человечества являются мужчины, а женщины, если их хорошо ебут, могут быть и счастливыми.

— Почему ты такая сволочь? — спросил Юппи.

— По отношению к женщинам?

— По отношению ко мне! Фигли было пыхать одному?! Сиди тут, никуда не уходи, а я сейчас схожу в тубзик и тоже дуну!

Когда Юппи вернулся, меня спас Фархад. Помните, тот военрук, который потерял руку в Афгане и рассказывал, что они были молоды, солдаты и коммунисты. Если бы не он, мне пришлось бы увязнуть в одном из тех отвратительных разговоров, в которых обсуждается, кто же такие на самом деле женщины; есть ли у них душа; что же они, суки, творят; и почему так получается, что с ними нельзя и без них тоже нельзя.

Фархад долго смущался и оправдывался, прежде чем дал себя уговорить подсесть к нашему столику. Он заказал на всех виски и, сколько я ни возмущался, не захотел отозвать слишком щедрое и для бишкекского военрука не по средствам приглашение. Когда мы выпили, Фархад сказал: «Хорошо, что вы приехали к нам. Все знают, что вы работаете на Чингиза, и я очень рад, потому что только вы можете сделать его царем. Народ уже верит, что он Воин Света и избранник. Пусть будет царь. Нам не нужна демократия. Пока была советская власть, я знал, кто я. Пусть даже я был для урусов чурка, но государство меня уважало и ценило. А теперь государства больше нет. Я был советским человеком, а теперь мною помыкают средневековые баи. Куда мы идем? К светлому будущему, феодальному строю? Какой хоть один блядь из Жогорку Кенеша защитит меня и мою семью? Значит, к бандитам? Нет, нам сегодня надо начинать, как русские при Петре. Только Петра у нас нет, шваль одна, индюки и бараны. Если Чингиз станет царем, мы выкарабкаемся. У кыргызов много хорошего. Все, например, знают про кыргызское кинематографическое чудо. Каждый кыргыз помнит свой род до пятнадцатого колена. Другие нас не любят, потому что мы слишком добродушные. Но разве это плохо? Добрые души — редкость. Ладно. Удачи вам, парни!»