Аркан Карив - Однажды в Бишкеке

— Я соврала.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы оставить самое интересное на потом! Послушай, Мартын: у нас есть клад!

— Насчет тебя не знаю, а у меня точно есть.

Я потянулся, чтобы поцеловать Джейн, но она отвернулась и наморщила носик:

— Дурак! Я же серьезно! Послушай! Я сама все узнала лет в четырнадцать, когда дедушка уже не мог больше скрывать от меня правду.

Правда о родителях Джейн заключалась в том, что в 1972 году им дали по двадцать пять лет за хищение в особо крупных размерах. Веселые геологи шарились по Якутии в поисках алмазов и честно работали на родную страну, пока не нарыли камень на пятьдесят с лишним каратов, и лукавый их попутал. Ничего лучше, как спрятать алмаз в своей московской квартире, они не придумали. Отец приехал ночью. Прокравшись на цыпочках в детскую, он спрятал коробку с алмазом в потайном ящичке старинного бюро, осторожно поцеловал спящую дочь и пошел на кухню пить с дедушкой Ильей, который ни о чем даже не подозревал.

Наш детский сад в то время сотрясала золотая лихорадка. Все помешались на секретиках. В отличие от других детей, которые закапывали кусочки зеркала, пуговки и золотце где придется, я для каждого секретика определял точные координаты. Меня до сих пор гложет совесть за тот металлический рубль с Лениным, который я выкрал из семьи, чтобы, завернутым в золотую бумагу, закопать его на расстоянии трех метров четырнадцати сантиметров от южного угла беседки средней группы, взяв азимут 49°.

Папа был не в курсе, что в потайном ящичке бюро его дочь хранила собственное богатство: календарики с почти стереоскопическими картинками, монетку в двадцать крон с изображением датского короля, цветные бусинки, деревянное бильбоке и многое другое, в том числе маленькую серебряную заколку для волос в форме, разумеется, бабочки и — больше таких ни у кого не было — заграничные блестки. Так что за утренним туалетом папин секретик Джейн обнаружила сразу. Если бы не золотая лихорадка, она непременно бросилась бы показывать красивый камешек дедушке Илье. Но мы все были тогда помешанными, как североамериканские старатели, и Джейн предпочла не делиться с дедушкой радостью находки. Она засунула алмаз в сумку с игрушками и отправилась в садик. Я назначил координаты, проявив, ввиду повышенной ценности секретика, особую изощренность, и якутский алмаз упокоился на территории детского сада № 127.

Несчастных геологов взяли через полгода — они кому-то проболтались, и на них стукнули. Тридцатого декабря, пока мы с Джейн наслаждались пьесой «Мой брат играет на кларнете», в квартиру Зингеров пришли с обыском. Алмаза, понятное дело, не нашли, но дедушке Илье пригрозили статьей за соучастие, и он испугался основательно. Не столько за себя, сколько за Джейн, которую, отправься он в тюрьму вслед за родителями, сдали бы в детдом.

За пятнадцать минут до наступления нового, 1972 года в купе поезда Москва — Берлин, стоящего в Бресте, вошли пограничники. Дедушка Илья протянул паспорт на имя британского подданного Уильяма Мэйсона, путешествующего со своей дочерью Джейн. Заподозрить в них беглецов у пограничников не было никаких оснований. В паспорте была проставлена советская виза, имелся штамп о въезде на территорию СССР неделей раньше, а также регистрация в гостинице «Пекин». По-английски отец и дочь говорили без малейшего акцента.

— Ты рад, что мы богаты? — спросила Джейн.

— Во всяком случае, не расстроен, — ответил я.

— А координаты помнишь?

— А не совершить ли нам променад? Эй, писменник!

Парадно одетый Юппи стоял в дверях, скрестив ножки в белых гольфиках.

— Конечно, совершить! — Я потянулся, хрустя суставами. — Как ты вовремя, мой маленький и нежный джаныбарчик! Сейчас, только мэйл отправлю. Жди в машине.

Пока я отправлял мэйл, я еще и сепаратно пыхнул маленькую трубочку, и родной Бишкек особенно весело побежал навстречу нашей черной «Волге-Волге». Два месяца мы уже здесь. Я неплохо знаю город, да только из-за своей пространственной дисфункции представляю его себе, как на средневековой карте: все объекты нарисованы, но расстояния и направления между ними носят произвольный характер. Вот ЦУМ. Уже не джабык, открылся. И товар в нем бар. Трудяга с плаката сообщает, что мы работаем — иштебиз. И про сникерс я знаю: тортонбой, сникерсже! Я не чувствую, что погибну в Бишкеке. Всякое, конечно, может случиться, но силовые линии смертельной опасности проходят через меня, не убивая. Такое уже было. Тряханет прилично — я помню. Но без страха, потому что один раз я уже это перенес. Во мне цементируется уверенность, что Страшновский не всесилен. Вон как прогнулся перед нашим балом! Потому что конъюнктурщик. Масштабный бал с серьезными людьми ему нужен. И он слишком любит деньги. Мне кажется, я на правильном пути.