— Тебе нужно рассказать врачу, друг, — говорит однажды Шулер.
— Что рассказать?
Этот маленький обезьян со сморщенным хитрым лицом замечает решительно всё. Он похож на демона с японской гравюры, а возможно, и был им на самом деле.
— Ты словно чувак из видеокассеты. Кто-то отходит поссать и жмёт на паузу с пульта, и ты замираешь. Киану Ривз на плёнке и то смотрелся лучше. Ну разве это дело?
— Не дело, — соглашается Арс, но доктору ничего не рассказывает. Да и Шулер об этом больше не напоминает.
Манки, малыш, — думает он снова и снова. Он хочет что-то сказать Малышу, которого похоронили спустя почти шесть дней после того несчастного случая, в паршивый дождливый день. На дне могилы плескалась вода, когда туда опускали гроб. Но ничего не может придумать, и только повторяет: — Манки, малыш. До тех пор, пока образ, выгоревший на роговице, не исчезает, чтобы появиться вновь через день или через два.
Как-то раз Арс находит Шулера в дневной комнате, забравшегося с ногами в кресло. Вместе они напоминают воробьиное гнездо с нахохлившемся владельцем. На другом конце комнаты гудит телевизор, на него, похоже, никто не обращает внимания; экран хмурится и разговаривает сам с собой на повышенных тонах мужским и женским голосами. Пара столов занята карточными игроками, ещё несколько человек бесцельно бродят по помещению. Один вполголоса толкует с медсестрой за дверью, видны кусок его зелёной рубашки и её тощие лодыжки.
Арс минуту раздумывал, не присоединиться ли к игрокам в карты, но потом подошёл к Шулеру.
— Что читаешь?
Листочки торчат из-под бумажной обложки, проклеенные скотчем. Пожелтевшие страницы. Если посыпать их специальным порошком, как показывают в кино, можно увидеть десятки разных отпечатков.
Шулер поднимает глаза. На жилистом носу теряются крошечные очки для чтения.
— Хочешь почитать? Настольная книга парней вроде нас.
Он улыбается, откинув со лба сальные пряди, и становится похож на индейца из вестернов.
— Я читал, — говорит Арс, разобрав надпись на обложке: Кен Кизи «Над кукушкиным гнездом».
— Её принёс Ленни, Лёня, когда я только-только выпорхнул из своего первого кокона. Как видишь, Ленни давно уже нет, а книга ходит по рукам. Что твоя настольная библия.
— Что в ней хорошего?
— Знаешь, как забавно попасть в книгу. Хоть здесь и не дурка, но в остальном очень похоже. Нас точно так же равняют ножницами, отрезая всё лишнее.
— Готовишь бунт против сестёр?
— Да нет же, — Шулер в сердцах стучит пяткой по ножке кресла. — Сестрички хорошие. Алёна, такая, белобрысая, тайком носит нам компот из кухни. Они на самом деле добрые. С чего же мне не быть паинькой?
— Тогда что?
Шулер закрывает книжку, заложив её большим пальцем. Смотрит поверх очков на Арса.
— Вымысел отличается от жизни тем, что в нём смысла хоть ложкой ешь, а в жизни его нет. Не помню, кто сказал, но кто-то из великих. Может, какой-нибудь грек. Да, здесь немного притесняют, есть строгий распорядок, да мыться заставляют каждый день, как будто кожу с тебя хотят смыть, но и что же?
Арс ждёт, что он продолжит, но Шулер смотрит на него, ожидая какого-то ответа. Наконец, он открывает книгу на прежнем месте, заключив напоследок:
— Так что расслабься.
С остальными обитателями палаты Арс общается мало. Он общался с ними за карточным столом и в столовой, когда кто-нибудь просил передать масло. Одинаковые лица плавают перед глазами, и он узнаёт их по какому-нибудь признаку: ага, вот этот, с родинкой над губой, Степан. Типичный колхозник с чёрной от плетей солнца шеей, с оттопыренными ушами и сельским говором. Говорит он медленно и туго, иногда кажется, что он всегда держит перед внутренним взором алфавит и скрупулёзно составляет по наглядному пособию слова иногда пропуская буквы.
А этого, большого, с дряблыми щеками, зовут Батя, или Батый. Арсу вспоминалось, как звучно он чешет пузо под пижамой, и как, ломая мясистый рот, держит перед глазами карты, а они лезут из больших потных пальцев, норовят вывернуться и забиться в щель между подушками кресла.
Они оба занимают койки у окна в его палате.
Под вечер, когда из репродукторов под потолком доносится сигнал к отбою, они развлекают друг друга историями из жизни. Арс поворачивается к стене и засыпает, покачиваясь на пружинах, а эти рассказы кружатся вокруг, как сонные зимние мухи, иногда прошивая его сон насквозь по кривой траектории. Как если бы пуля отрастила мушиные крылышки.
Читать дальше