Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– В кафе был Латиф, – еле слышно сказала Ясмина. – Он часто там обедал.

Мориц почувствовал, как кровь отливает от лица.

– Мы вытащили его из-под обломков. Но он был уже мертв. Я больше ничего не мог сделать.

Голос Альберта прерывался. Он встал, снял запачканный кровью пиджак и прошел в кухню, чтобы умыться. Мориц все стоял посреди комнаты и вдруг почувствовал себя абсолютно никчемным. Ему хотелось утешить женщин, но как? Мими ушла за Альбертом в кухню, Мориц остался с Ясминой. Избегая смотреть на него, она принялась убирать со стола чайные чашки, чтобы занять себя. Все, что он мог сказать, казалось ему пошлым. Он забормотал было соболезнования, но умолк. Ясмина вышла.

Полная луна светила в окно. Веселый гомон, доносившийся с проспекта де Картаж, казался призрачнее, чем когда-либо. Мориц встал с кровати. О сне нечего было и думать. Он спустился в кухню, чтобы смыть пот с лица. Испугался, увидев, что кто-то сидит в полутемной гостиной на диване. То был Альберт, склонившийся над книгой. В стеклах очков отражался язычок свечи. Увидев Морица, он ничего не сказал, но Мориц прочел в его взгляде приглашение и сел рядом. Посмотрел на книгу. Еврейский шрифт. Тора.

– Вы верите в Бога, Мори́с? – спросил Альберт.

Мориц кивнул. Альберт отложил Тору.

– Я искал в этой книге объяснение. Но не нашел. – Альберт сказал объяснение, не утешение. – Господь есть Бог правды, говорится в Писании. Но разве жизнь справедлива? Почему преступники гуляют на воле, а Латиф должен был умереть? Говорят: кто делает добро, того Бог помилует. Но если кто и воплощал в себе добро, так это Латиф. Как может Бог нас любить, если он допустил, чтобы Латиф погиб такой ужасной смертью? Это может быть только безучастный Бог, покинувший свое творение. Что вы думаете, Мори́с?

Мориц не знал ответа. Может, он слишком далеко зашел в своей невидимости. У него просто не было никакого мнения.

– Я знаю, это еретические мысли, простите меня.

– Нет, нет, напротив, вы правы. Я тоже не знаю ответа, который имел бы смысл.

– Когда мы жили у Латифа, он как-то раз зачитал мне одно место из Корана. Если кто убьет невинного человека, это все равно что он убил бы все человечество. И если кто спасет человека, это все равно что он спас бы все человечество. Это же самое я нашел и в Талмуде. А есть ли такое утверждение в вашей религии?

– Это звучит так: Возлюби ближнего твоего, как самого себя.

Альберт устало вздохнул:

– Этим словам тысячи лет, но люди ведут себя так, будто никогда их не слышали. Может, вовсе не Бог покинул людей, а люди его оставили.

Да, подумал Мориц. Мы все оставили нашего Бога, когда сели в проклятые самолеты, чтобы нести в мир войну.

– Латиф был не просто консьерж «Мажестика». Латиф сам и был «Мажестик». Он владел пятью языками. Его дружелюбие никогда не было притворным, он всегда был участлив к собеседнику, будь то хоть богатый постоялец, хоть простой работник. А его остроумие, юмор. Щедрость. И если правда, что «Мажестик» воплощал в себе все лучшее в нашей стране, то теперь Тунис обеднел.

– Я очень его ценил, – сказал Мориц и подумал: какие пустые, ничего не значащие слова! Он вряд ли даже замечал консьержа. Они тогда налетели на «Мажестик» как саранча – не постояльцы, а господа.

Альберт встал и положил Тору на белый платок на полке. Все остальные книги стояли вертикально, только Тора лежала.

– У нас есть легенда про тридцать шесть цадиков. В мире в любой момент времени есть тридцать шесть праведников. Если один из них умирает, тут же рождается новый. Никто не знает их имен, никто не знает, богатые они или бедные, цари они или чистильщики обуви. Они редко бывают на виду, только когда евреи оказываются в большой опасности. Бог посылает их, чтобы спасти евреев, и как только задача выполнена, они снова уходят в тень. Только ради их благородства Господь не дает миру погибнуть, невзирая на его разложение. Вообразите себе, Мори́с! И ни один цадик при этом не знает, что он один из тридцати шести. Так что если кто-то утверждает, что он праведник, это совершенно точно не он.

Мориц представил земной шар между двумя чашами весов: горстка праведников против миллионов неправедных.

– У вас есть дети, Мори́с?

– Нет.

– Надо, чтоб были.

Альберт подошел к старому пианино и провел пальцами по крышке. Темно-коричневое дерево, потрескавшееся, кое-где надколотое.

– У меня никогда не было времени научиться играть на нем. Виктор в такие моменты подбадривал нас музыкой.