Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Скажите ему, мы знаем, кто он! И что у него нет шанса. Разве что он выдаст нам имена. Capisce! Мне нужны имена! Адреса! Я хочу истребить всю их банду!

Мориц перевел.

Виктор молчал.

В какой-то момент, между двумя и тремя часами ночи, – Мориц не понял причины – Рудель прервал допрос.

– Идемте, Райнке, покурим.

Когда они стояли снаружи, глядя на темный проспект де Пари, Рудель сказал:

– Завтра прикажу его расстрелять.

– Почему?

Рудель пожал плечами. Он просто потерял к пленнику интерес.

– Можно и прямо сейчас, но порядок есть порядок. В местной комендатуре заправляет вермахт. Так что завтра увезу его к Рауфу на виллу, там разговор короткий.

Казнить без подписи начальства нельзя. Каждый еврей, живой или мертвый, педантично архивировался. Даже если свидетельство о смерти зачастую подделывалось, цифры должны были сходиться. Есть правила, и они должны соблюдаться. Словно бюрократия могла заменить мораль. Справедливо или нет, определялось исключительно записями на бумаге.

– Кстати, вы проявили пленку?

– Да.

– И что там?

– Ничего.

– Как, совсем ничего?

– Да, он только что зарядил пленку. Отснять ничего не успел.

Рудель затянулся, бросил окурок на землю и затоптал. Потом пожелал спокойной ночи и оставил Морица одного.

Мориц вернулся в отель. В холле стояла тишина. В баре было пусто. Он сел за пианино. Он уже очень давно не играл. Терции «Лунной сонаты». Он удивился, с какой легкостью звуки стекали с его пальцев. Значит, он еще не совсем разучился быть человеком. Двумя этажами ниже лежал запертый в закутке Виктор. Уже половина четвертого, через пару часов они его заберут. Мориц играл по памяти. Пианино было слегка расстроено. Мориц смотрел на свои ладони и вслушивался в звуки, удивляясь – словно играл не он сам, а нечто, протекавшее через него. Акустика пустого помещения. Взгляд скользил по столам и стульям, на которых не раз сидел и он, и его товарищи, когда играл Виктор. Чем же они различаются, если один на свободе, а второй лежит в луже собственной крови? Чем он, Мориц, заслужил такую привилегию? Он, чужак в стране Виктора. Через два часа над морем взойдет солнце, но Виктор его уже не увидит – это последняя ночь в его жизни.

Когда Мориц спускался в подвал, у него еще не было решения. Он не знал, почему вместо изогнутой парадной лестницы, ведущей наверх, он свернул к лестнице вниз. Может, потому, что в комнате его никто не ждал, а в подвале был человек. Может, потому, что чувствовал: человеческое, которому он почти разучился, находится не в баре и не в офицерском собрании, а в темноте подвала.

Рудель не выставил охрану, чтобы не спорить с вермахтом насчет того, чья это обязанность. Мориц осторожно отпер дверь чулана. Виктор лежал на полу, едва различимый в слабом свете. Глядя на его истерзанное тело, Мориц вспомнил одну картину, которая когда-то привела его в смятение. В детстве он стоял на коленях на жесткой скамье в их деревенской церкви, пока пастор махал кадильницей, и смотрел на освещенный свечами крест над алтарем – Иисус, в муках уронивший голову набок, залитый кровью, в терновом венце. Маленький Мориц тогда испугался, и он спрашивал себя, почему взрослые такие спокойные, хотя тоже смотрят на страдания Христа. Как к этому можно привыкнуть. И вот он лежал перед ним. Виктор медленно приподнял голову и посмотрел на него. Мориц потрясенно молчал. Его потрясли не ужасающие раны на лице Виктора, а то, что они скрывали. Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне [41] Матфей, 25:40. . Эти слова из забытого воспоминания, из потерянного мира внезапно прозвучали у него в голове.

То, что он сделал потом, не было никаким планом. Он действовал неторопливо, почти с сомнамбулической точностью. То был один из тех моментов, когда поступки не следуют какому-то замыслу, а вытекают из ситуации, в центре которой ты находишься, – как удачный кадр, который получился спонтанно, без усилий, только Мориц сейчас был не фотографом, а самим кадром. Он закрыл дверь, поднялся к себе в комнату и достал из шкафа рюкзак. Сложил в него походную фляжку с питьевой водой, две банки сардин в масле из английских трофеев, пачку сигарет и карту, на которой пометил линию фронта. Фотоаппарат пленника он оставил у себя. И снимки. Потом снова спустился в подвал, так никем и не замеченный.

Открыл дверь и вошел в темный чулан. Виктор вздрогнул и приподнялся в ожидании удара. Мориц приложил палец к губам, твердо посмотрел ему в глаза и протянул рюкзак. Виктор не двигался. Он был в растерянности. Мориц знаком велел ему взять рюкзак и посмотреть внутрь. Виктор нерешительно подчинился и замер. Это ловушка?