Тоомас Винт - Остановка в городе - Рассказы и повесть

Охватившее меня беспокойство переходит в панику, я чувствую себя маленькой и жалкой, хочу зарыться в песок, боюсь, что никогда больше не решусь посмотреть ему в глаза, думаю, что, наверное, поэтому он сегодня так молчалив, что его угнетает мое легкомыслие, возможно, он подозревает меня в заранее обдуманном любовном похождении, поражается, как я могу после этого с невинным видом класть ему голову на плечо… Я встаю, робко подхожу к мужу, сажусь, готовая каждую минуту разреветься, слова застревают в горле, я знаю, что в следующий момент безутешно зарыдаю, все испорчу и ничего не смогу сказать в свое оправдание…

— Ну как, искупаемся еще разок перед уходом? — спрашивает муж, глядя на меня, я быстро отвожу взгляд и вижу стоящую недалеко от нас девчушку, она кажется мне удивительно знакомой, и я вспоминаю, что видела ее в Риге на вокзале, а позднее в электричке, когда не поняла, что у нее стряслось; я хочу улыбнуться ей, но от подступающих слез губы мои дрожат и не повинуются, девочка поворачивается и взбегает на гребень дюны, становится между мужчиной и женщиной, высоко поднимает руку и машет. Солнце позолотило ее руки, маленькая ручонка машет мне, а у меня нет сил, чтобы помахать ей в ответ.

— Послушай, Маарья, — неожиданно говорит муж, — ты когда-нибудь задумывалась над тем, какими бы тебе хотелось видеть людей?

Я разглядываю его волосатую, покрасневшую от солнца грудь и молчу, понимаю, что этот вопрос задан не без тайного умысла, испытываю странное чувство облегчения, словно меня избавили от какой-то неприятной обязанности; теперь я знаю — муж решил поговорить о том, что мучает и меня, и сразу же на душе становится хорошо — в ближайшие минуты оба мы освободимся от сковывающего нас недоверия, простим друг друга, и я провожу рукой по его груди и спрашиваю:

— Ты случайно не обгорел сегодня?

Мой муж приподнимается на локтях, оглядывает свою покрасневшую грудь и снова опускается на песок.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты ответила: добрыми, справедливыми, честными и т. п., все отвечают примерно так, а мне думается: военный должен был бы ответить, что хочет видеть всех людей военными; художник — художниками, инженер — инженерами, бюрократ — бюрократами, эротоман — эротоманами, этот перечень можно было бы продолжить до бесконечности, и таким образом получилась бы забавная взаимосвязь. Мне кажется, человеку хочется, чтобы остальные люди лучше всего понимали бы его в его стремлениях, желаниях, целях, морали — тогда его жизнь среди себе подобных была бы легкой и счастливой. Я делаю отсюда два великолепных вывода: если б все страны имели одинаковый государственный строй, то на земле царил бы прочный мир, и если б все супружеские пары состояли из одинаковых людей, то царило бы всеобщее счастье, но, разумеется, уже одна мысль об этом кажется абсурдной.

Однако, вопреки моему абсурдному выводу, многие люди жаждут найти в своих спутниках жизни самого себя, и если им это не удается, в доме начинаются ссоры, неприятности, разлад. Конечно, они не отдают себе отчета в том, что их единственным желанием является подавить индивидуальность супруга, ведь это обычный разговор: «Я не понимаю, как ты можешь так думать, поступать, вести себя». Но примечательно то, что они не то что не умеют, а просто не хотят понять другого человека, и тогда начинают говорить об отсутствии любви, разочаровании и тому подобном. Ладно, допустим, что любовь всемогуща, я видел, как влюбленная в искусство женщина показывала своему мужу прекрасный пейзаж, а муж, инженер, который никогда ничего вокруг себя не замечал, начинал во имя любви охать и ахать от восхищения, хотя картина нисколько не трогала его, и он в это время думал о моторах, машинах или черт знает о чем. Здесь уже начинается игра, бесчестное притворство, остается впечатление, будто он за поцелуи продает свою индивидуальность, на самом же деле точки соприкосновения у этой супружеской пары совсем в другом, поэтому-то они и любят друг друга. Так вот, часто говорят, что любовь обогащает человека, и действительно, как-то я попал на золотую свадьбу и стал свидетелем долго длившегося счастья, увидел двух милых старичков, которые произносили одинаковые фразы, на все имели одинаковую точку зрения, и что самое странное, — были почти на одно лицо. И если теперь всерьез сказать, что эти счастливые старички — идеал, разве не станет жаль, что, любя, они как бы перестали быть, с годами они сгладили все свои острые углы и шероховатости и в конце концов стали скучными, как два биллиардных шара или подшипника.