Дмитрий Горчев - Придурки [litres]

Пиздец! Пиздец вернулся!

– Слышишь?

– Слышу. Что это?

– Это штука такая – пиздйт.

– А почему пиздйт?

– Ну, научилось и пиздйт.

– А зачем?

– Блядь! Ну представь, что ты умеешь пиздеть, а больше ничего не умеешь. Ты бы чего делал?

– Ну, пиздел бы, наверное.

– Вот Оно и пиздйт!

– А можно, чтобы Оно не пиздело?

– Нельзя.

– Почему нельзя?

– А потому что Оно не умеет не пиздеть.

– А всё-таки зачем Оно нужно?

– Ну ёб твою мать! Вот ты знаешь, зачем ты нужен? – А хуй меня знает.

– Вот! Ты не знаешь, а Оно знает – Оно нужно, чтобы пиздеть.

– А может быть, всё же можно…

– Нет, нельзя.

– А может быть…

– Нет!

– Ну, я тогда пошёл.

– Пиздуй-пиздуй, гнида!

– Да ты сам пошёл нахуй!

Наступает неловкое молчание.

Через некоторое время собеседники молча расходятся в противоположные стороны.

Оно продолжает пиздеть.

Как прекрасен пьяный человек! Когда лежит он со спущенными штанами на асфальте возле входа в железнодорожный вокзал, любой прохожий обязательно испытает чувство гордости. Пусть за себя, а не за него, ну так что ж? Кто более свободен в этом мире – тот, кто идёт с постылой своей работы домой, тянет исправно жёсткую свою лямку, несёт занозистый свой крест и выплачивает непомерный свой оброк или же тот, кто, не ведая забот, вольготно раскинулся в луже?

Пусть он презираем, грязен, гоним со всех работ, одинок и неказист лицом. Но это он, именно он взял Бастилию, Зимний, написал оперу «Хованщина», поэму «Москва – Петушки» и стихотворение «отговорила роща золотая». Зато трезвенники подарили миру Гитлера и Чикатилло.

Вот бредёт пьяный человек по колено в море, аки посуху, когда все остальные давно уже утонули, куда-нибудь в подводный град Китеж за пивом. Вот пошёл он пешком на небо, но споткнулся и упал, да прямо на вражеский дзот. И враг захлебнулся своими пулями, но вывернулся да обернулся милиционером, и очнулся герой под дрожащей от холода казённой лампочкой.

Пьяный человек всегда преследуем. За ним неустанно охотятся демоны с орлиными головами, они подкарауливают его, когда он, с трудом волоча ноги, возвращается с ночного своего дозора, валят его на землю и волокут в свой ад. Там они пытают его до утра, чтобы узнать у него Военную Тайну, но никогда ещё ни один пьяный им её не открыл, и поэтому мы все ещё пока живы. Трясясь от злобы, демоны выбрасывают героя из ада назад, под ненавистное им утреннее солнце. Кто из вас, трезвенники, видел хоть раз в жизни небо над вытрезвителем? Никто, ибо не для вас было перенесено туда это небо непосредственно из утерянного рая.

Трезвый человек лжив и прагматичен. Он продаст Родину и зарежет младенца, если это будет для него выгодно, и ловко заметёт следы. Пьяный человек сделает то же самое в порыве вдохновения, совершенно бескорыстно, и, протрезвев, ужаснётся. Если целуются двое пьяных мужчин, это не значит, что они готовы вступить в брак, – это просто означает, что они искренне любят и уважают друг друга. Может ли трезвый человек всей душой полюбить первого встречного, с которым знаком всего лишь полчаса? Никогда.

И ещё более прекрасным пьяный человек становится в пору глубокого похмелья.

Похмелье поверхностное несёт с собой лишь тошноту и головную боль, вполне доступные даже и для вовсе не пьющих людей. Глубокое же похмелье сопровождается столь же глубоким постижением непрочности окружающего мира. Похмельный человек осторожно ставит ногу на асфальт, зная, что под тонким его слоем находится бездонная яма, ведущая в никуда. Он героически фокусирует взгляд и этим удерживает от распада и исчезновения окружающий его город, населённый ничего не подозревающими стариками, женщинами и детьми. На плечи его давит свинцовое небо, а под ногами змеятся трещины. И он один во всём мире всё это видит и осторожно несёт на себе, боясь случайно уронить и разбить.

И что? Поставит ли кто-нибудь тихому герою за это памятник? Повесит ли на грудь его круглую медаль? Нальёт ли кружку пива, в конце концов? Никто. Мерзавцы.

Житель какой-нибудь менее благословенной страны может прожить всю свою скучную жизнь счетоводом в стеклянном ящике, жуя вечерами свою сытную и обильную ботвинью, а потом тихо и мирно помереть, полагая, что он прожил какую-то там жизнь.