Анаит Григорян - Поселок на реке Оредеж [litres]

– Ты что это вдруг?

– Никто ее не слушает! – выкрикнула Комарова, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. – Кому она вообще сдалась?! Никому она не сдалась!

Олеся Иванна наконец опомнилась, положила руки ей на плечи и слегка встряхнула:

– Иди-ка ты домой, Катя. И гуляй завтра. В пятницу придешь. И не опаздывай.

К вечеру воздух снова стал прохладным и небо затянули низкие осенние тучи. Навстречу Комаровой попалось небольшое стадо, возвращавшееся с поля: впереди шло несколько коров, за ними семенили козы, а за козами тянулось облако не наевшихся за лето оводов и слепней. Одна из коров встала посреди дороги и уставилась на Комарову влажными глазами. К морде ее прилепилось десятка два крупных слепней. Комарова подошла, подняла руку и погладила бархатный коровий нос. Корова наклонила громадную голову, и Комарова осторожно убрала слепней.

– Ну, стой смирно, Машка, – говорила Комарова, хотя корова и так стояла неподвижно, как будто понимала, что ей делают лучше, и только время от времени вздрагивала всей шкурой и взмахивала пятнистым хвостом, к кисточке которого прицепился ком репьев. – Видишь, сколько ты их нахватала… стой теперь, терпи вот.

Один из слепней сел Комаровой на руку и успел укусить, прежде чем она шлепнула по нему ладонью и щелчком сбросила на землю.

Чтобы опять не налететь на Босого и его компанию, Комарова пошла их с Ленкой тайными ходами между заборами; кое-где заборы соседних дворов и огородов подходили друг к другу почти вплотную, так что приходилось приседать и протискиваться боком. Ноги покусывала крапива. Один раз на Комарову с лаем бросилась собака – прыгнула с разбегу на ограду, и кожаный, весь в мелких трещинах нос ее прижался к проволочным ячейкам. Комарова шарахнулась в сторону и больно ударилась плечом о доски противоположного забора, но, увидев, что собаке ее не достать, послюнила палец, осторожно дотронулась до сухого собачьего носа и сказала срывающимся шепотом:

– Ну, ты чего?.. Тихо, Дружок, тихо…

Собака продолжала заливаться лаем.

– Ну, Шарик, ну… тихо ты, тихо, чего ты…

Собака не успокаивалась, потом кто-то окрикнул ее, и Комарова, встав на четвереньки и не обращая внимания на лезущую в лицо крапиву, поползла дальше. Бабка говорила, когда людям было нечего есть, они из крапивы варили себе щи и что, мол, щи были очень вкусные, не хуже свекольника или щавелевого супа. Однажды в конце мая Комарова нарвала целую корзину молодой крапивы, притащила бабке и попросила сварить щи, а потом боялась их пробовать, потому что думала, что щи будут жечься, но они, наоборот, оказались пресные, а крапива на вкус – трава травой. Взяв в рот одну ложку и немного пожевав разваренные листья, Комарова сплюнула их обратно в тарелку, и бабка хлестнула ее по щеке тряпкой, которой до того протирала плиту.

Дома было тихо: мелкие бегали где-то на улице или спали. Комарова медленно приоткрыла дверь, чтобы та не заскрипела, сняла туфли и, держа их в руках, прокралась в комнату. Ленка была уже дома, сидела за столом, поджав ноги, и что-то малевала цветными карандашами в тетрадке. Когда Комарова вошла, Ленка вздрогнула, быстро обернулась, но, увидев сестру, выдохнула:

– Я думала, батя лезет…

– А чего, дома он?

– А не знаю.

– Давно ты пришла?

Комарова поставила туфли к стене, подошла к буржуйке, стоявшей посреди комнаты, открыла зольник, взяла кочергу и принялась выгребать золу в старую эмалированную кастрюлю.

– Чё, топить будешь?

– Я тебе за твое «чё»…

– Я давно пришла, – пропустив слова Комаровой мимо ушей, сообщила Ленка. – Я как встала, меня тетя Таня накормила котлетами с картошкой и еще надавала котлет на дорогу.

– Понятно.

– Я тебе оставила. – Ленка дернула головой, показывая на бумажный сверток на подоконнике. – Тетя Таня много надавала.

– Понятно, – повторила Комарова, закончив с золой и запихивая в печку поленья. – Спички подай.

Ленка подошла, сунула в ее протянутую руку коробок, и Комарова зачиркала спичками. Когда-то буржуйка была выкрашена серебристой краской, но в детстве Комарова соскребала эту краску ногтями и ела; бабка говорила, это потому, что у нее чего-то не хватало в организме. Та краска, которую Комарова не успела соскрести, со временем сама отстала и осыпалась, и теперь на стенках буржуйки только кое-где виднелись серебристые ошметки и местами ржавчина проела ее насквозь – когда буржуйка топилась, сквозь дырочки было видно пламя.