Василий Аксёнов: Малая Пречистая [litres]

У соломы уже старик. Поправил ворох. Взбил, как перину. Готово-уселся. Расстегнул ватник. Пальцы дубовые – едва справились с пуговицами. Справились. Вылинял – белёс сплошь ватник. Как пепел. Из-под мышки плюшевую подушечку с медалями на ней и орденами вынул. Сверкнули. Уложил подушечку на фанере. Нравится, как лежит. Огляделся. Пощипал Георгиевский крест – пристало что, или так, поблазнилось. Сидит, довольный – а что: фронтовик-победитель – не шутки. Ещё раз, уже по-приятельски, погрозил солнцу: ишь ты, лобастое. Тому что – светит, поднимается. Перед стариком старается – а перед кем же.

– Я, Пшеничкин Игнат, и отроду яланский, шутя себе домишко этот выстроил-воздвиг, шутя коровёнку дойную купил, шутя её и продал за бесценок, кто-то сожрал её за милу душу, ну дак чё там, раз говядо. Шутя бабу завёл, шутя и похоронил, и Царство ей Небёсное, а чё тут. Шутя с бабой детей немало народили, шутя гдей-то люди добры в глинку их, в песочек ли закопали – на то надёжа – под небом блекнуть не оставили… не стынут и не мокнут косточки их под дожжом-под снегом-то – и ладно. Шутя вот и сижу. Шутя и в ус себе не дую – привычки нет такой… дак чё уж.

Шороборятся курочки. Чужие – соседские. Радостно им тут – пусть вошкаются. От завалинки не убудет. А веселья всё больше: куд-куда, мол, куд-куда, есть у курицы… Курицам – куричье, а Игнату – Игнатово. Пусть себе. Спокон веку, ещёбыч. И курица – от Бога. Квохчет – молится – живёт-то.

– Сёдня, девки-курицы, праздник. Сёдня можно себе разрешить, дак и чё, – хлопнул ладонью старик по карману ватника. Зазвенело в кармане. – Сёдня как-никак, а Петров день. Пожертвую, засранки, маленькой. Да и как ею пожертвуешь, ежлив она уже есь, ежлив она уже куплена и в шифоньерке за дверкою томится-прячется. Прозрачная. И какая из себя приглядная, дак чё – чикушечка. И – с атикеткой – государственная. Деньгою – той пожертвую – не шальная. Сёдня можно. Сёдня и сам Бог велел, не Бог, дак – Пётра, он, Пётра, скажет Богу: сёдня можно, мол, ну а Игнату – дак особливо… раз фронтовик-то… и крестьянин. Столбовой, к тому же, а не просто.

Из-за угла – ватагой плотной мальчишки. Шумные. Загорелые. Босоногие. Подступают смело. За майками – горох ворованный, ясно. Лущат. Как бурундуки. Карманы штанов брюхаты камнями и рогатками. Угроза воробьям, кошкам и стёклам.

– Здорово, дед Игнат, – приветствуют.

– Вам наше, варнаки, коли не дразните. На заработок пришли? Или так, куда проскоком?

– На заработок, – один за всех, бойкий.

– В прошлый раз я вам наперёд отдал – и дурак последний был, не знал, как бытто, с кем связался. Не спал после всю ночь, себя жалеючи, навылет. Сёдня оплата, как оттрудитесь. Не хотите, не надо, других найду. Желаюшшых – пруд пруди. Ялань большая, нанимай кого хошь, бабу каку кликни, дак любая согласится – не за чё-то там – за деньги.

– Ладно, давай, деда, после. А ты не надуешь?!

– Да как же можно! Не обучен я омманывать – не продавец. Всё по-честному. Вы по совести, и я по стыду – ишшо с соплями-то не съеден. Без подлостев, а иначе-то… и мир же рухнет.

Заскулил Шарик.

– Володька, пойди-ка, почеши ему за ухом. Болячка у него там, у гада. Не шибко тока. Больше ишшо не раскарёжь. От тебя ждать можно всякого, любую подлость.

– За так, ли чё ли? Даром, дед Игнат, чиряк, и тот, сам знашь, не сядет. – Нет у Володьки одного переднего зуба, под носом и на носу у него – весна-половодье.

– Вот, выродок, язви тебя… рыжий мерин… один такой, поди, на белом свете. Ладно, накину тебе пятак сверху… Одно слово – Чеславлев, больше ничё уж не дополнишь.

– За пятак сам пусть чешется, не инвалид войны…

– На кино хватит. Чуть добавишь – хватит и на паперёсы.

– В кино я и так пролезу, ещё пятак там стану тратить, а паперёсы – полон шкап у папки.

– Ну и не чеши, плакать будто будем. И, вправду что, сам прочешется… Вишь, и ногу уж отвёл, ему б ведь чё, ему бы лишь как половчей тока прицелиться да замахнуться, – хитрит Игнат.

Подался Володька к Шарику.

– Начинайте! – скомандовал старик и привалился спиной к оконному наличнику. Зажмурился. – Приступайте, мать вашу в болоте между кочек!

Подняли мальчишки ногу его на чурку. Валенок с ноги сняли. Носок с неё стянули.

– В пим яво, носок-то, пожалуй, не суйте. Пусь на ветру малёхонько пообыгат… отопрел-то, – скрючил пальцы на ноге старик. Ногти жёлтые. Потрескавшиеся. Как глина в зной – так же. – И ту тоже… культю забросьте, – повелел старик.

Рядом с ногой легла и деревяшка. Как пушка. Выстрелил дед. Засмеялся.