Ангел Каралийчев - Рассказы

Последней надеждой старика был его двадцатилетний сын. Два года назад он поцеловал морщинистую отцову руку и ушел за Родопы, а в прошлом году июньским вечером вернулся из города куцый Лазар и остановил свою тележку у дедовой калитки. Глухо позвал:

— Дед Минчо, ты тут?

— Тут я, где мне быть, — отозвался старик.

— Иди сюда, я тебе про Бояна скажу.

Дрогнуло сердце у старика, сжалось, охваченное темным предчувствием.

— Ты только не горюй, дед. Плохую новость я тебе привез. Нету больше твоего Бояна. Погиб в бою. Так в газете написано. Говорят, показал большое геройство.

Старик пошатнулся и прислонился к облупившейся стене; ему показалось, что качнулся и старый молчаливый дом. Он долго стоял не шевелясь. В ушах у него звенело. Он не знал, что сказать куцему, смотрел на него невидящими глазами. Потом только осмелился спросить:

— Погиб, говоришь? А, Лазар? Значит, конец?

— Конец, — сказал Лазар и поник головой.

— Неужто я его не увижу, Бояна моего?

Лазар ничего не ответил. Не знал, какими словами утешить раненое отцовское сердце.

Старик заплакал и стал кулаком тереть глаза.

Куцый тронул повозку. Прошел Минчо по заросшему двору, мимо короба для зерна, который уже три года зернышка не видел; толкнул калитку и встал на току. Растерявшаяся его душа задыхалась от муки. Перед глазами как в тумане поплыли деревья, прокатилось сломанное колесо, которое уж много лет стояло у плетня и мечтало о глубоких колеях дороги, что вела между нивами, над которыми колышутся колосья и подмаренник. Повернулся дед Минчо и хотел было сесть под кривой грушей с поникшими ветвями. Груши, румяные от солнца, висели как сережки и при малейшем ветерке падали на землю.

Дед Минчо до полуночи сидел под деревом, охватив руками седую голову. Думал. Что же осталось у него на грешной земле? Кто поделится с ним куском хлеба? Что теперь будет? Куда он денется? Этого бедняга не знал. Когда месяц высоко поднялся в небе и потянуло прохладным ветерком, старик притих и почувствовал возле уха теплое дыхание. Он повернул голову и встретил два больших глаза, которые смотрели на него с любовью и тоской. Это был Серый. Он стоял, развесив уши, и будто говорил: «Не бойся, пока у меня спина цела, проживем!»

Дед Минчо обнял его за шею, и старые друзья без слов поняли друг друга.

На другой день по большой дороге, что вела в город, шел тихий, сгорбленный дед Минчо Крайний. Глаза у него ввалились и покраснели. Шапка гнула голову к земле. Правой рукой он сжимал недоуздок Серого, нагруженного двумя корзинками спелых груш.

— Что везешь, дедушка? — их догнали две крестьянки, у одной из них висела за спиной пестрая зыбка.

— Груши на базар.

Женщины заглянули в корзины.

— Да ты только посмотри, ай да груши! Прямо золото!

Старик продал груши, купил того-сего и кое-как перезимовал.

А этим летом груша не родила…

Дед Минчо и так прикидывал, и этак — что делать. Откуда взять денег на зиму? Ему немного надо. Только на хлеб… Дровишек они с Серым привезут. Одежда пообносилась, но ее можно залатать, зиму как-нибудь протянет. Ничего он не мог придумать. А холодный ветер уже срывал желтые листья с деревьев, свистел в голых ветках.

Рано утром в субботу дед Минчо с Серым отправился в город. Соседи дивились:

— Что глухому старику делать на базаре? Продавать ему нечего, а купить — так у него ломаного гроша нет. Видно, ума лишился старый…

Поздно вечером дед Минчо вернулся в Айдуду один. Серого не было. Старик продал осла. Деньги лежали у него за пазухой, завязанные в тряпицу.

Старик вошел в дом, потоптался, постоял в раздумье у очага и опять вышел во двор.

Дул ветер — холодный, осенний.

Дед Минчо в темноте прошел на ток, встал под стрехой, где вчера еще был привязан Серый. Не думая, он протянул руку пощупать — хватит в яслях сена на всю ночь. Потом опомнился, почуяв страшную пустоту в душе и вокруг себя. Он понял, что совершил большой грех: продал самое дорогое, что было у него на свете после Бояна.

Посмотрел дед Минчо на бесплодную темноту вокруг, вытащил из-за пазухи тряпицу с деньгами, развязал узел и начал перебирать ассигнации.

«Бумажки, — подумал он, — на что мне эти бумажки, когда мне уже слова сказать не с кем? Зачем эти проклятые бумажки?»

Дохнул сильный ветер, выхватил из рук старика деньги и понес над спящим селом.

За окном вьюга швырялась снегом, заносила мирно спящее село, выла как бешеная собака — тоскливо и протяжно. Под ее напором трещали ветви.