Герман Кант - Остановка в пути

Оттого-то я даже с удовольствием услышал, что старший говорит:

— Ну зачем нам ругаться, слушай: я тоже люблю разгадывать кроссворды и рад, если кому везет, но когда это превращается в эпидемию… Я хочу сказать, надо же между вопросами о попугаях и мертвых поэтах выкроить время на решение серьезных вопросов.

— А это еще что за вопросы?

Тут молодой как рявкнет на меня:

— Что с Германией будет, и с тобой, бестолочь!

Ну, это они не отрепетировали, старший явно напугался и разозлился, но, прежде чем он подобрал умиротворяющие слова, я им обоим заявил:

— Если вы из «Свободной Германии» и собираетесь тут открыть филиал своей фирмы, так я с вами дела иметь не желаю. Германия может обо мне не заботиться, отныне я сам о себе забочусь. Кажется, я ответил на все ваши великие вопросы, а вот вам и чаевые: если кто охотнее станет выслушивать ваши великие вопросы, чем мои малые, я с ним связываться не буду, о вкусах не спорят, а здесь свободный лагерь, вам это известно?

Ух, и обрадовался же я, что так красиво им ответил, и по сей день еще удивляюсь, как это я вообще-то дослушал, что сказал старший, горько скривив губы:

— Чего болтаешь, парень, да ты разглядел, что вокруг тебя делается?

Чем-то вопрос этот показался мне знакомым, но я не пожелал разбираться в своих ощущениях; мне предстояло еще отработать кроссворд к предстоящему матчу.

Отработать кроссворд к великому матчу, который решит, в каком из бараков сидят самые светлые головы. Состязание длилось уже довольно долго, в бой друг против друга выходили всегда два барака, по кубковой системе — проигравший выбывает, победитель участвует в следующем туре.

Один и тот же кроссворд чертился на увлажненном песке для той и другой команды, которые содержались раздельно и были надежно ограждены от проникновения курьеров и шпионов; все решалось очень престо: кто первый кончит, тот и выиграл.

Думается, древние римляне без пользы разбазарили кучу средств со своим принципом — хлеба и зрелищ! Я понял, что с девизом — хлеба или зрелищ! — дело тоже идет. Конечно, если жратвы вовсе не давать, так и на зрелище охотников не найдешь, но наши сражения мы вели почти с той же жадностью, с какой мы набрасывались на еду. Тут уже и впрямь не оставалось времени ни на что другое, и я понимал, как злились те двое из «Свободной Германии».

Но кого завидки берут, тот ни с чем остается, говорила всегда моя мама, вот я и выбросил тех двух чудаков из головы, голова нужна была мне, и даже очень, для наших матчей.

Мой барак не так уж плохо проходил дистанцию — хотя я, как автор, разумеется, не имел права участвовать, он уже выбил два других барака из игры, а попытка барака ремесленников склонить нашего сильнейшего участника, пожилого солдата с полевой почты, на переход к противнику была своевременно пресечена. Мы тотчас ввели в наш регламент пункт, запрещающий после начала матча менять барак.

Нет, дела в лагере обстояли неплохо, и мне даже пришло в голову, что я мог бы спросить у тех агитаторов, когда это в нашем лагере царил такой порядок, когда у нас кончилась наконец-то мерзкая грызня, потому особенно жалкая, что все участники от слабости едва держались на ногах.

А теперь атмосфера хоть и напряженная и настроение у всех боевое, но вряд ли бывали более безобидные бои и вряд ли бывало большее единство среди сотни самых разных людей, которых случай запер в лагерный барак.

И только калека Эдвин, мастер по фарфору, оставался злостным скандалистом и шумел, пожалуй, все больше и больше. Ясно, перевести его в барак к дебоширам у нас духу не хватало, таким он казался немощным на своих костылях, но поток брани, которую он изрыгал чуть ли не беспрестанно, был очень даже мощный, а главное, брань эта имела мерзкую политическую окраску.

Мы бы ничуть не возражали, если б кто хаял русских или большевиков, но Эдвин замкнулся на евреях, он с маниакальным постоянством изрекал всяческие непотребства, а ведь нужно было проявить недюжинную изобретательность, чтобы даже нам показаться непотребным. Эдвин и проявил: он называл суп — жидовской мочой, клопов — детьми Сиона, а в сортире, считал он, воняет, как в синагоге, но как-то раз ему пришла в голову мысль, что кроссворды — это жидовское изобретение, первые такие квадраты, объявил он, были намалеваны раввинским дерьмом на стенах гетто. Не знаю, заметил он или нет, что с той поры атмосфера вокруг него сгустилась; нет, он, кажется, заметил только, что стал раздражать всех и каждого, а этого он и добивался.