Герман Кант - Остановка в пути

Потом за мной пришел конвоир, а потом пришли бесконечные нерабочие дни, а потом пришел понедельник, и бабы принялись надо мной потешаться, за то, что я не знаю осенних католических и, особенно, польских праздников.

Они меня дразнили всю неделю. Поэтому я ни одной из них не рассказал, о чем однажды думал в День всех святых. Как ждал посланцев прокурора и все-таки старался о них не думать, как уверил себя, что больше на увижу этих женщин. И тогда меня задело, что Бася так говорит обо мне и о моей родине. И тогда у меня явилась одна мысль, но за ножницы я не схватился: я, правда, не знаю, как должен человек вроде меня бороться против войны, но в том, что я постараюсь бороться, вы, пани Бася, можете быть совершенно уверены.

Эту мысль можно было не отрезать, но и нельзя было высказать вслух. Меньше всего перед этой пятеркой недурных собою женщин, смеющихся, когда одна из них называет Марка Нибура — «Маркус с пером». Но когда они еще десять дней спустя после Дня всех святых, вторую неделю подряд продолжали изощряться в шутках на тему Маркус-Марек-Марк, я распалился и сказал, что они ничуть не лучше директора марнской школы, который весь период нашего знакомства резвился по поводу моего имени.

Можно носить имя Менно, или Онно, или Иоахим, но только не Марк. Во всяком случае, немец так зваться не может. Американец может, надо надеяться, это все знают. Но немец никак, уж это-то следовало бы знать. Марк Нибур, Марка Нибура — это что еще такое? Марка — это деньги. Чтоб ты знал, Марк Нибур: на мой взгляд, марки ты не стоишь. Так, что-нибудь около пфеннига. А до марки тебе не хватает еще девяноста девяти пфеннигов.

Я пережал: я предложил им сесть и хорошенько взвесить, не могут ли они, напрягши все свои силы, придумать хотя бы еще одну шутку. Что-нибудь без Маркуса, Марека и Дня поминовения. Может, про День реформации или этот окаянный День покаяния.

Или же, если они весь свой юмор израсходовали на меня, то пусть придумают что-нибудь серьезное, какой-нибудь настенный лозунг или текст для плаката над дверью. Жаль, что мы не догадались это сделать тридцать первого октября, в День реформации, тогда это было бы кстати — в годовщину того дня, когда Мартин Лютер прибил свои тезисы на дверь собора. Но, к сожалению, тогда у всех в голове были все святые. Кроме Марка Нибура, но этот вопрос мы уже проработали.

Я пережал во всем: в тоне, силе звука и выборе темы. Хотя я и заметил, что, пока переводились мои слова, католические дамы делались все холоднее, а таких слов, как Реформация, тезисы, Лютер и окаянный День покаяния, вообще не желали слушать, но на Нибура нашел стих, кто бы мог его остановить? Я его не остановил, я сказал:

— Прошу прощения, что своевременно не напомнил о Дне реформации, bardzo przepraszam, но с недавних пор я что-то стал забывать о годовщинах. Представьте себе, милые дамы, я пропустил даже собственный день рождения, двадцатый по счету, думаю, прокурор специально позаботился о том, чтобы меня отвлечь. Но этот день рождения был не так уж важен, всего двадцатый. Следующий будет важнее — я стану совершеннолетним, самостоятельным, полностью ответственным за все, что делаю и чего не делаю. Это важно на тот случай, если когда-нибудь окажешься поблизости от прокурора или от тюрьмы, но это, разумеется, шутка. Еще одна. Но перестанем шутить и придумаем какой-нибудь серьезный тезис для двери склада или лучше пусть каждый придумает свой, пусть каждый напишет свой императив, мой звучит так: «Да будет каждый день Днем покаяния!»

Мои слова оказали неприятное действие, это было видно. Пани Бася готова была взорваться. Хеня смотрела на меня как на совершенно незнакомого немца, о котором ходят всякие слухи. У Гени нашлось бы о чем горячо рассказать своему дружку. Вальбурга испугалась, а Хельга от мстительного удовлетворения забыла разгладить лоб.

Прежде чем Бася успела разбушеваться, Хеня сказала!

— В религии и датах он не силен, зато много чего знает про тридцать первое октября. Побольше, чем о двадцать втором июля сорок четвертого.

Я подумал, что мог бы разрядить обстановку, наговорив еще с три короба, а потому живо ответил:

— Это объясняется тем, что однажды я получил письмо из Ремесленной палаты, мне предписывалось тридцать первого октября явиться сдавать экзамен на звание подмастерья, имея при себе пробную работу и ученическое свидетельство. Но потом пришло второе письмо: произошла ошибка, ведь тридцать первого — День реформации, экзамен переносится на первый вторник ноября. Это разве не завтра? Будет как раз два года. Нет, завтра уже второй вторник ноября. Теперь вы можете убедиться, как обстоит у меня дело с датами: я забываю собственный день рождения, забываю вторую годовщину экзамена на звание подмастерья. Удивительно, как я еще не забыл свое имя.