Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Когда Огурец подошел к столу, Гунэ встал, предложил ему стул и представил сидящих.

Услышав имя Барбу, Потамиани потребовал уточнения:

— Сын министра, фабрикант, не так ли?

И когда Ликуряну подтвердил, Панайот через стол протянул руку Буби и воскликнул:

— Очень приятно, баронет!

Буби промолчал. Журубице грек очень понравился. Она слушала его как завороженная. Все, что он ни говорил, должно было быть замечательным, поскольку говорил это очень умный человек. А говорил он много, быстро, не переводя дыхания и не давая никому слова вставить. Время от времени он вспоминал, что сидит за столом, поднимал бокал и, глядя Катушке в глаза, гнусаво пел:

— Я б розами увил твои власы, сильфида!

Потом до дна опоражнивал бокал весьма оригинальным способом: не делая глотков, просто вливал в себя вино. Журубица не понимала, что за тост постоянно произносит Панайот, но была уверена, что это необычайно красиво и весьма лестно. Она краснела, улыбаясь, благодарила его легким наклоном головы и опускала глаза. Все это не нравилось Буби. Замкнувшись в себе, он сидел, не проронив ни слова. Потамиани, наоборот, очень понравилось за их столом, и он просидел с ними до самого утра. Гунэ тоже был в восторге и непрерывно заказывал вина и закуски, за которые расплачиваться должен был Буби. Все больше пьянея, газетчик витийствовал, мешая всемирную историю, мифологию и события последних выборов, когда либералы, хотя и были в оппозиции, получили в парламенте значительное большинство.

При расставании Ликуряну настоятельно приглашал Панайота к себе, а тот обещал не забыть приглашения. И не забыл. Теперь почти ни одного ужина не обходилось без него. Уже поутру протрезвевший Потамиани понял, что он не понравился Буби. Вечером он пытался вызвать Буби на разговор, но, не преуспев в этом, за ликером нагло объявил:

— А баронет-то меня не переваривает!

Буби промолчал и на этот раз. Как видно, эту природную деликатность Панайот принял за слабость. И хотя молодой барон умолял своих друзей не приглашать его так часто (Журубица заявила, что Панайот ей нравится, а к политическим делам старого барона она никакого отношения не имеет), газетчик, пользуясь тем, что у Ликуряну двери для него всегда открыты, являлся без всякого приглашения. Мало-помалу он так освоился в его доме, что стал позволять себе куда больше, чем может позволить гость. Как-то вечером Журубица пожаловалась, что устала: Буби взял ее с собой на могилу Дородана, и они задержались на кладбище. Потамиани принялся рассуждать о покойниках и о вере. Сам он не верил ни во что и издевался над загробной жизнью. С легкостью и бойкостью газетчика, развивая свои теории на доступном для Журубицы и Ликуряну уровне, он постарался выставить Буби в смешном виде. Начал он с того, что противопоставил мешок гнилья, каким становится человек после смерти, тщеславию человеческой личности, полагающей, что она обладает бессмертной душой, в то время как все остальные животные, чувствующие как люди, питающиеся и размножающиеся как люди, не имеют подобных претензий или скрывают их, не устраивают кладбищ и не воздвигают памятников. Он рассуждал о смехотворности религии, когда люди преклоняются перед крашеными и золочеными досками и никак не могут повторить старинных чудес, в то время как любой человек, пропустив через воду электрический ток, может получить водород и кислород, а потом снова — воду. Он рассказывал о яростных и бесплодных спорах, какие велись в Византии по поводу того, какого пола ангелы. Все это вперемешку вылетало из широкой глотки Панайота, который каждый аргумент подкреплял солидным глотком вина и вопросом: «Разве не так?» Речь Панайота сопровождалась комическими ужимками и торжественными жестами, копирующими баронета. Гунэ и Журубица хохотали. С живым интересом выслушали они доказательства отсутствия души у животных. Ничего подобного им даже в голову не приходило и потому так развеселило их. Они хлопали в ладоши, смеялись до колик, в конце концов принялись кричать:

— Браво, Панайот! Ты его прикончил!

Тут Буби не выдержал. Искривив презрительно губы, он спокойно и пристально посмотрел на Панайота Потамиани и проговорил раздельно и многозначительно:

— Как-то раз в свойственной тебе манере ты заявил, что я тебя не перевариваю! Ты прав!

Буби встал и вышел из-за стола. На какое-то мгновенье все застыли, не зная, что будет дальше. Вдруг газетчик расхохотался и бросился вслед за Буби.