Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

Нед неторопливо кивнул:

– Да. После отъезда твоей матери в Лондон тут никто не жил. Ее родители умерли, и дом стоял заброшенный. Я не понимаю причину, но был рад этому.

Лидди, превозмогая боль в лодыжке, встала обеими ногами на новые черные и белые плитки холла.

– Теперь это наш дом, – повторила она тихим голосом и прислонилась к мужу. Дочка с радостным писком похлопала ее по щеке. Лидди подумала вдруг о Брайант – мельком, ее лицо проплыло мимо нее словно морда дракона на карусели в парке – и покачала головой, а потом тверже наступила на больную ногу. Боль проходила.

Возле дома пели птицы – ой, какой они подняли шум!

Идея этой картины, прославившей его имя во всем мире, пришла Неду Хорнеру неожиданно. Однажды под вечер он сбежал из своей душной студии и, гуляя в пестрой тени Зарослей, увидел своих детей, сидевших на корточках на покрытых пятнами лишайника ступеньках, которые вели из дома в сад.

– А теперь, Джон, – говорила его дочка, – надень свои крылья.

– Не хочууу.

– Надень крылья, пожалуйста.

– Дельфин.

– Нет, Джон, сегодня не дельфин. Давай будут феи.

Элайза уже надела на себя крылья, Лидди сделала их, когда порылась в старом ящике с костюмами, которые он держал для натурщиков в своей старой студии возле Блэкфрайерс. Крылья были из тонкой серебристой кисеи, купленной им на рынке в Лезер-Лейн. Лидди сшила крылья и для Джона, но он отказался их надевать – боялся, что превратится в крылатое существо и улетит. Но ему нравилось гладить крылья Элайзы, и он радостно смотрел, как она порхала по саду. Элайза бурлила энергией и всегда что-то делала, а Джон предпочитал наблюдать за ней.

Шло их восьмое лето в Соловьином Доме. Нед уже несколько раз пытался написать обоих детей, но результаты получались слишком неубедительными, что-то такое, что мог бы написать Джон Милле к восторгу своих поклонников, но что Неду никак не удавалось. «Дух времени» с широкой панорамой Стрэнда и «Муж и жена», триптих современной свадьбы, написанный в церкви Мэрилебон, принесли ему широкую известность и богатство. Он рисовал детей для себя и Лидди, но не писал картин с ними. «Жена художника…» была последней картиной, где он изобразил собственную семью. Ему все больше хотелось поднять мостик, чтобы сохранить в неприкосновенности свою личную жизнь.

Лидди соглашалась с этим. Она занималась хозяйством, стряпала, штопала, шила, возилась в саду, выполняя большую часть работ сама. Больше всего она занималась детьми, учила их считать, завязывать шнурки на ботиночках, показывала птиц и цветы, и все это необычайно терпеливо. Неду оставалось лишь удивляться ее неизвестно откуда взявшемуся умению: в те дни вошло в моду «естественное» материнство, но в гостиных многих других провинциальных семей сразу было видно по ухоженному виду детей, что они жили в детской на попечении няньки. Лидди нравилось возиться с детьми, она предпочитала их обществу взрослых. Она приспосабливалась к их ритму, ходила в их темпе, смотрела на мир глазами Элайзы и Джона. Нед знал за собой, что он слишком подвижный и нетерпеливый, он хотел, чтобы они понимали, как им повезло жить в таком роскошном месте; дети быстро уставали от него. Зато мать ничего не требовала от них, и они любили ее.

Лидди уговорила овощи расти на каменистой кислой почве. Она украшала детскую одежду затейливыми сборками и отделкой. Она, казалось, находила деньги в воздухе, так экономно вела хозяйство, что поразился бы сам мистер Гладстон. Она преобразила сад, который они, когда приехали, окрестили Зарослями, и сделала из него настоящий рай земной, где цветы буквально круглый год создавали разные красочные пятна. Она даже сама похоронила Офелию, умершую через два года после их приезда от болезни. Нед смотрел, как она рыла могилку, методично отбрасывая мерзлую землю, положила в мешок маленькое серое с коричневым тельце и осторожно положила его в ямку, не пролив ни слезинки. От его помощи она отказалась.

– Спасибо, я достаточно насмотрелась из окна Пертви на могильщиков и знаю, что надо делать. Она была моей собакой, и я должна сама ее похоронить.

Впрочем, он не удивлялся, что у нее все получалось: всю жизнь она стремилась держать все под контролем. Но она рассмеялась, когда однажды он сказал ей об этом.

– Дорогой мой Нед, я мечтала писать и быть свободной. Гулять и нюхать цветы. Я никогда не мечтала нашивать рюши на фартучки, хоть теперь и занимаюсь этим большую часть времени. – Она встала, подошла к нему, сунула руки в его карманы и потянулась к нему для поцелуя. – Но ты прав. Я хотела, чтобы у меня был уютный дом. Ты тоже. Пусть эти дети меняют мир, а я не собираюсь это делать.