Владислав Баяц - Хамам «Балкания»

Я спросил Памука:

– Как ты думаешь, принимая решение о начале сражения с христианским флотом, учитывал ли султан христианское происхождение первого и второго визирей, а также корсарского бега? Был ли он солидарен с мнением, высказанным адмиралом флота?

– Нет, я уверен в этом. Любой султан, находящийся у власти, имел сотни возможностей проверить верность своих подданных. Как ты думаешь, почему каждому из них приходилось преодолевать в своей карьере такое множество ступеней? И почему каждое карьерное восхождение длилось так долго? Ведь даже самый маленький шажок был для них испытанием их верности и амбиций! Султану не было нужды опускаться до оскорбления своих подчиненных, как то сделал Муэдзин-заде. Если султан сомневался, то отрубал голову.

Хотя поначалу возраст Баицы казался отягчающим обстоятельством в его предполагаемой карьере, спустя некоторое время он стал прекрасным дополнением к его талантам, старательности и целеустремленности, которые Баица демонстрировал в процессе обучения. К нему прислушивались не только те юноши, которым ничуть не нравилось принятие чуждой веры, воли или любого нового мировоззрения, но весьма часто к нему обращались и учителя, и старейшины из самых разных служб султана. На него все обращали внимание, так что он вместе с десятком подобным образом отмеченных учеников был определен для получения образования по ускоренному и сокращенному плану.

После трех лет, которые Баица провел в едренском сарае вместе с другими одаренными юношами, его стали обучать воинскому искусству. Через пять лет после завоевания Белграда, в апреле 1526 года, султан Сулейман отправился в новый поход на Венгрию. Любимец султана, великий визирь Ибрагим-паша, сам будучи родом из греческой Парги, пожелал, чтобы повелителя сопровождали взрослые ученики из сарая, с тем чтобы они как можно скорее получили закалку в настоящих боях и офицерские звания. Так что Дели Хусрев-паша, исполнитель доверительных и особо важных заданий, еще раз определил пути развития подрастающего поколения. Брата Мустафу он оставил в Эдирне при дворе, несмотря на то что тот попал в сарай раньше Баицы и уже поэтому был «старше» его.

В своей прежней жизни Баица воспринимал Белград как столичный город, в котором он ни разу не бывал. Он, как, впрочем, и все остальные, слышал о красотах этой великолепной крепости от торговцев, которые, если не считать военных, больше всех путешествовали по знакомым и незнакомым краям. Даже если не принимать во внимание их несколько преувеличенные россказни, все равно было понятно, что речь они вели о серьезно укрепленном городе. Он часто думал о нем, но не стремился попасть в него. Неподалеку от его родных мест протекала река Дрина, которая, как он полагал, не очень сильно отличалась от Савы и Дуная, а в других местах он видел немало небольших поселений-крепостей, так что он вполне мог вообразить, как выглядит столица. Путники говорили, что по величине своей столица не очень отличалась от главного города, выстроенного в 1404 году сербским деспотом Стефаном Лазаревичем [11].

Между тем, с тех пор как Баица стал Мехмедом Соколлу, его мнение о Белграде изменилось. Через пять лет после захвата города султаном Сулейманом Белград стал в первую очередь османской , а тем самым и важнейшей отправной точкой для походов в Центральную Европу с целью осуществления давней мечты султана – завоевания после Венгрии Австрийской империи. Теперь Баица рассматривал этот город как подданный империи, усвоивший ее стратегию и планы, осознавший военную мощь, и в то же самое время он ощутил совершенно новую эмоцию , которая весьма удивила его, потому что она внезапно возникла по отношению к городу, который он никогда не видел. Это могло случиться единственно по той причине, что в нем все еще жили остатки двойственности, в которой он воспитывался. А когда он увидел город, то понял, что должен был влюбиться в него именно так – без остатка и навсегда. Глядя на ворота, башни, стены и строения внутри этого Фичир баира [12], как и на дома в европейском стиле рядом с Калемегданом [13], на мощеные улицы и переулки со старыми православными церквями и строящимися мечетями, он понял, почему влюбился. Белград был похож на него: он был словно метис с отчетливыми признаками внедрения новой жизни в текущую историю, весьма отличную от предыдущей. В нем он видел и сербов и турок. Оба народа сосуществовали рядом, но он не мог видеть, спокойно они переносили соседство или просто терпели друг друга. Будущая судьба этого города была похожа на его собственную: сербы никогда не отрекутся от него, а турки будут считать его своим!