Паскаль Роз - Охотник Зеро

Служба в армии подходила к концу. Брюно вот-вот должен был вернуться ко мне, и я со страхом ждала приближающееся воссоединение. Однако нет, всё ОК, никаких потрясений. После полутора лет вынужденного отпуска Брюно жадно набросился на работу и, что было удивительно для меня, отложил свою поездку в Милан. Целые дни он проводил в небольшой студии звукозаписи, из которой возвращался за полночь, когда я уже дрыхла вовсю. К ватным затычкам у меня добавились таблетки снотворного. С момента его приезда мы практически не прикоснулись друг к другу. Да и тем для разговоров почти не находилось, кроме одной: консультация у психиатра. Ему порекомендовали одного превосходного, как говорили, специалиста, который принимал в больнице Сальпетриер. «Сделай это ради меня, — умолял он, — докажи, что доверяешь мне». Я ничем не могла помочь ему. Он вспылил, заявив, что я нарочно отказываюсь от лечения, и дело было отложено в долгий ящик. Но не навсегда. Через какое-то время он вновь взялся за свое, явился однажды домой с радостным видом и веселым голосом объявил, что записал меня на прием к невропатологу. «Я никуда не пойду, — сказала ему я, — я рассказала тебе об этом летчике лишь потому, что сильно люблю тебя, и никому на свете не открою своей тайны». Он возразил, сказав, что мне необязательно рассказывать о камикадзе, нужно просто сказать, что я жалуюсь на шум в ушах, если я хочу, он пойдет вместе со мной и сам объяснит врачу ситуацию. И я сдалась. Диагноз невропатолога: деформация височных долей. Электроэнцефалограмма, однако, не подтверждает предположения блестящего специалиста. С моими височными долями все в порядке, они на месте. В итоге он дает мне таблетки: одни принимать по утрам, другие — когда обостряется ситуация. Я покидала клинику с невыразимой грустью на сердце. Судя по физиономии врача, который обследовал меня, я поняла, что Брюно переговорил с ним заранее, теперь я понимала, что он верит не в мифического японского пилота истребителя, а скорее в вполне реальную сумасшедшую француженку. На обратном пути домой Брюно рассказывал мне про Шостаковича, который получил осколок снаряда в голову, и с тех пор, каждый раз, когда он наклонял голову в определенном положении, он слышал одну и ту же мелодию. Я рассмеялась, ну, по крайней мере, такие шутки лучше походов к врачу. Мы зашли в аптеку, где он купил выписанные мне лекарства, и каждое утро, проснувшись, я находила на своей тумбочке розовую пилюлю. Я судорожно глотала ее, запивая водой, пока он с улыбкой смотрел на меня. Надо, впрочем, сказать, что определенный эффект от этих пилюль я все же почувствовала: моего охотника укутали в паклю.

Брюно, в сущности, проявлял ко мне интерес только по психиатрической части, он настолько был захвачен своей работой, что, казалось, вообще меня не замечал. Я же никак могла сесть, как следует, за свою диссертацию. Я настолько привыкла к Цурукаве, что теперь я, можно сказать, скучала без него. Однажды, чтобы оживить воспоминания о наших первых с Брюно встречах, я организовала ужин с моими старыми приятелями по факультету. Все уже сидели за столом, когда появился Брюно. Он настолько опешил, что в первые секунды не мог сдержать гримасу досады, которая перекосила его лицо. Он стоял на пороге с таким видом, будто гости с луны свалились. Я запаслась целым складом белого вина, и вскоре, после двух-трех бокалов, он оттаял и принялся с воодушевлением рассказывать о своих музыкальных достижениях. Его глаза блестели от возбуждения, все должны были знать, что ему осталось всего ничего до знаменательного момента, когда он закончит самое главное дело своей жизни, со дня на день его шедевр получит свое завершение. Никогда он не разговаривал со мной о своей любимой музыке с такой страстью. Когда я его расспрашивала о его успехах, в ответ он лишь ронял короткое: «Двигается, двигается». И притом таким уставшим тоном, что мне становилось даже неудобно, будто я допустила какую-то бестактность. Может, я и не разбиралась в этой чертовой музыке, но мне были понятны муки творчества. Я всегда старалась сохранить спокойную, комфортную для его работы атмосферу в доме. Однако я не могла не почувствовать укол в сердце: если бы я не пригласила к себе своих приятелей, я так никогда и не увидела бы это высшее наслаждение, которое я жаждала с ним разделить? Его волосы уже отросли, и со своей длинной шевелюрой он был прекрасен, как никогда. Сквозь сигаретный дым и алкогольные пары (наверное, и то, и другое было несовместимо с моими розовыми пилюльками) я смотрела, как он, широко жестикулируя, превозносит современную музыку. Казалось, он вырастает у меня на глазах. Мне очень хотелось поймать его взгляд, но он смотрел поверх голов, как смотрит вождь на толпу своих поклонников. Когда ушел последний гость, я не могла сдвинуться с кресла. Брюно взял меня на руки, отнес на кровать и набросился на меня. Не знаю, помогло ли розовое чудодейственное лекарство, но мотор истребителя молчал. Я ни капельки не получила удовольствия. Вообще ничего. Зеро. Однако ощутила невероятное счастье в душе, моя душа радовалась наслаждению, которое получил любимый мужчина, я не ощущала тяжесть его тела, прижимающегося ко мне с долго дремавшей и наконец проснувшейся страстью.