Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

Пока меня одолевали мрачные мысли, к чубарому подошли три девочки. Старшая обняла его за шею и прижалась к ней щекой, а младшие поглаживали дрожащие бока. Они не плакали, их лица по-прежнему ничего не выражали, но все равно было видно, как он им дорог.

Я достал бутылку с настойкой аконита.

– Давайте ему вот это каждые четыре часа, мистер Мьетт, и обязательно смачивайте копыта холодной водой. Я приеду посмотреть его утром.

Захлопнув дверцу, я снова взглянул на крутящийся дымок, на кружащие хлопья снега, на трех оборванных, нечесаных девочек, которые все гладили и гладили пони.

– Ну, гонорар вы получили, Джеймс, – сказал Зигфрид за обедом, небрежно сунув десятишиллинговую бумажку в топырящийся карман. – Так что там?

– Ламинит, какого я еще не видел. Лошадь шагу не может ступить и мучается невообразимо. Я применил все обычные средства, но, боюсь, большого толку не будет.

– Прогноз, значит, не из лучших?

– Самый скверный. Даже если он перенесет острую стадию, у него наверняка все там будет изуродовано. Выщербление копыт, отслоение подошвы и остальные прелести. Такой чудесный чубарый конек! А я больше ничего не могу для него сделать.

Зигфрид откромсал два толстых ломтя холодной баранины и, задумчиво на меня глядя, положил их на мою тарелку.

– То-то вы вернулись расстроенный. Случай скверный, я понимаю, но что толку терзаться?

– Да я не терзаюсь, но просто он не выходит у меня из головы. Возможно, все дело в них – в Мьеттах. Я никого похожего на них не встречал. Словно существа из другого мира. И эти три маленькие оборвашки надышаться на своего пони не могут. Каково им будет?

Зигфрид сосредоточенно жевал баранину, но в его глазах я заметил знакомый блеск, который неизменно появлялся в них, едва разговор заходил о лошадях. Я знал, что он никогда не позволит себе вмешаться без просьбы с моей стороны и теперь ждет, чтобы я сделал первый шаг. И я его сделал.

– Вы бы не поехали со мной посмотреть его? Быть может, что-то порекомендуете. Нет ли какого-нибудь средства?..

Зигфрид положил нож и вилку, несколько секунд, щурясь, смотрел прямо перед собой, а потом взглянул на меня:

– Знаете, Джеймс, пожалуй что и есть. Положение явно хуже некуда, и обычное лечение пользы не принесет. Тут необходимо что-то из шляпы фокусника, и у меня шевелится одна мысль. Средство-то существует… – Он виновато улыбнулся. – Но, может, вы его не одобрите.

– Обо мне не думайте, – сказал я. – Лошади – ваша епархия. Если ваше средство поможет этому пони, мне все равно, какое оно.

– Прекрасно, Джеймс. Доедайте поскорее, и мы поедем туда вместе.

После обеда он пошел со мной в комнату, где хранились инструменты, и, к моему удивлению, открыл шкаф, в котором покоились инструменты мистера Гранта, его предшественника. Настоящие музейные экспонаты.

Зигфрид унаследовал их, когда купил практику мистера Гранта, решившего уйти на покой в восемьдесят с лишним лет, и они так и лежали аккуратными рядами на полках, никем не тревожимые. Логично было бы просто их выкинуть, но, возможно, они внушали Зигфриду то же чувство, что и мне. Полированные деревянные шкатулки со сверкающими скальпелями удивительной формы; спринцовки и клизмы, резина которых давно растрескалась, но медные наконечники сохраняли былую внушительность; напильники, старинные стержни для прижиганий – безмолвные свидетели шестидесяти лет отчаянных усилий. Я часто открывал дверцу этого шкафа и пытался представить себе, как старый ветеринар разрешал те же трудности, с которыми сталкивался я, как он ездил по тем же проселкам, что и я. Совсем один и целых шестьдесят лет. Я еще только начинал, но уже успел получить кое-какое представление об удачах и провалах, о поисках и тревогах, о надеждах и разочарованиях – и о тяжелом, тяжелом труде. Как бы то ни было, но мистер Грант скончался и унес с собой то умение, тот опыт, которые я упрямо старался приобрести.

Зигфрид достал из глубины шкафа длинную, плоскую, обтянутую кожей шкатулку. Он сдул с нее пыль и осторожно открыл замочек. Внутри на ложе из вытертого бархата поблескивал флеботом, вытянувшись рядом с круглым кровеотворяющим ударником, тоже отполированным до блеска.

Я в изумлении уставился на моего патрона:

– Неужели вы хотите пустить ему кровь?

– Да, мой милый, я намерен увлечь вас в глухое средневековье. – Заметив мою растерянность, он положил руку мне на плечо. – Только не обрушивайте на меня все научные доводы против кровопускания. Сам я в этом вопросе строго нейтрален.