Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

Когда мы вошли в коровник, по моему телу разлилось онемение. Оно нарастало по мере того, как мистер Сидлоу объяснял, как он боролся со все чаще повторяющейся диареей этой коровы в течение нескольких месяцев: начал с того, что подмешивал толченую яичную скорлупу в жидкую овсянку, и постепенно добрался до самого сильного своего средства, медного купороса с настоем из одуванчиков, но все тщетно. Я его не слушал, потому что с одного взгляда было ясно, что у коровы паратуберкулезный энтерит.

Стопроцентной уверенности, конечно, быть не могло, но ужасающая худоба, особенно в крестце, и струйка пузырящейся вонючей жижи, прыснувшая из-под ее хвоста, когда я подходил к ней, были классическими симптомами. Инстинктивно я ухватил ее за хвост и ввел термометр в задний проход. Температура меня интересовала не очень, но так я получал пару минут на размышление.

Да только на сей раз я получил передышки не больше пяти секунд, потому что термометр внезапно вырвался из моих пальцев. Какое-то движение коровьих внутренностей всосало его в задний проход целиком. Я пошарил пальцами за сфинктером – ничего. Я ввел кисть целиком – и тоже без успеха. Ощущая нарастающую панику, я засучил рукав, но и более глубокие розыски результата не дали.

Оставалось одно. Мне пришлось попросить ведро горячей воды, мыло и полотенце, а затем раздеться, словно для операции первостепенной важности. На протяжении тридцати с лишним лет моей практики я много раз оказывался в дурацком положении, и моя память хранит большинство этих случаев, однако есть что-то невыносимо жгучее в воспоминании о том, как я, голый по пояс, в скрещении враждебных взглядов лихорадочно копаюсь внутри этой коровы. В тот момент я был способен думать о том, что нахожусь на ферме Сидлоу, а тут может произойти все, что угодно. В полном смятении я забыл и патологию и анатомию, мысленно следя, как стеклянная трубочка быстро-быстро скользит вверх по пищеварительному тракту, чтобы под конец вонзиться в какой-нибудь жизненно важный орган. И еще одна жуткая мысленная картина: я провожу полостную операцию, дабы извлечь из коровы мой термометр.

Трудно описать, какое сладостное облегчение я испытал, когда наконец-то мои пальцы сомкнулись на чертовой штуке. Я вытащил термометр, с которого капала зловонная жижа, и тупо уставился на шкалу.

Мистер Сидлоу откашлялся.

– Ну, так что он показывает-то? Есть у нее температура?

Я резко обернулся и пронзил его взглядом. Неужели этот человек способен шутить? Но смуглое лицо с узкой полоской губ не выражало ничего.

– Нет, – промямлил я. – Температуры у нее нет.

Остальная часть визита, к счастью, стерлась в моей памяти. Несомненно, я почистился и оделся и сказал мистеру Сидлоу, что у коровы паратуберкулезный энтерит – болезнь неизлечимая, но я возьму кал на анализ, чтобы окончательно убедиться. Все это очень туманно, но одно я знаю твердо: ни единого проблеска света или надежды.

Я покинул ферму, горбясь от сознания, что навлек на себя больше презрительного осуждения, чем обычно, и умчался в Бротон, всю дорогу вжимая педаль газа в пол. Стремительно я въехал на специальную автостоянку у ипподрома, вихрем промчался через вход для владельцев и тренеров, а затем вцепился в рукав сторожа.

– Первый заезд? – еле прошептал я.

– Как раз кончился, – ответил он весело. – Выиграл Кемаль. Десять к одному.

Я повернулся и медленно направился к загону. Пятьдесят фунтов! Целое состояние, выхваченное у меня из-под носа жестокой судьбой. А над трагедией нависал мрачный призрак мистера Сидлоу. Я способен простить мистера Сидлоу, пришло мне в голову, за то, что он вытаскивает меня из дому в самое неподходящее время; я способен простить его за вызовы к бесчисленным обреченным животным, так что от моего самоуважения ничего не остается; я способен простить его за то, что он считает меня величайшим идиотом в Йоркшире и кричит об этом направо и налево. Но я никогда не прощу ему потерю этих пятидесяти фунтов!

– «Ренистон», да? – Я заерзал на стуле. – А не слишком круто?

Тристан скорее лежал, чем сидел в своем любимом кресле, и лицо его периодически скрывалось в клубах сигаретного дыма.

– Конечно круто. Это самый роскошный отель вне Лондона, но для твоей задачи это единственное возможное место. Послушай, сегодня вечером тебе может выпасть твой главный шанс, так? Ты хочешь произвести впечатление на девушку, так? Так позвони ей и скажи, что приглашаешь ее в «Ренистон». Кухня там прекрасная, а по субботам – танцы. А сегодня – суббота. – Он резко сел, и глаза его раскрылись. – Ты только представь себе, Джим. Из тромбона Бенни Торнтона льется музыка, и ты, наевшись лобстеров по-французски, плывешь по паркету, а Хелен прижимается к тебе. Есть одна загвоздка: это будет стоить тебе кучу денег, но если ты готов истратить примерно двухнедельный заработок, то вечер будет прекрасным.