Мария Метлицкая: Стоянка поезда всего минута

– Какой там «обстрел»! – пыталась остановить ее Лиза. – Ты спятила? Мы ж почти бабушки! И уж точно тетки! Ты оглянись, сколько вокруг молодых! Обстрел! Рассмешила.

Но засидевшаяся дома с детьми подруга продолжала настаивать.

Сонька не работала, у нее имелся небедный и успешный муж. Дом ей надоел до чертиков, несмотря на домработниц и нянь, ну и вообще Сонька давила. Всегда. Сопротивляться ей было сложно.

Лизе, ежедневно наряжавшейся, ежедневно встающей на каблуки и ежедневно накладывающей макияж, хотелось побыть дома. В халате и тапках, с умытым лицом.

Дашка, разумеется, предлагала культурную программу – концерт или выставку, театр или на крайний случай кино. Она злилась:

– Твоей Соньке только б пожрать! Нет, Лиз! Мы же приличные женщины – сначала пир духа, а уж потом все остальное. Вот после культурной программы можно зайти в кондитерскую и выпить кофе с пирожными.

Дашка была одинокой, ни мужа, ни детей. Деньги, конечно, считала – сколько зарабатывает врач в поликлинике? Жизнь Лизиных задушевных подруг – Дашка – со школы, а Сонька и того раньше, с самого детства, с детского сада, – была такой разной. Какое там понимание!

Впрочем, Дашка всегда злилась на Соньку, презрительно называя ее нуворишкой. Лучшие подруги, они ревновали друг друга всю жизнь. И вечно делили бедную Лизу.

Сонька была громкой, напористой, даже нахальной. Дашка настаивала, что все это деньги. Именно деньги сделали Соньку такой. Лиза считала, что деньги ни при чем. Уже в четыре года Сонька, коренастая, плотная, была заводилой и командиром, самой напористой, громкой и непослушной в детсадовской группе. От отца-армянина ей достались черные, как южная ночь, глаза, смоляные густые волосы и выдающийся нос. Впрочем, нос она исправила как только закончила школу.

Сонька росла в достатке – папа дантист, мама бухгалтер. И где – в самом ГУМе. У Соньки всегда были лучшие тряпки, лучшие курорты и лучшая еда в холодильнике. Она не знала, что такое жить на зарплату.

Дашка – полная противоположность. Тихая, скромная, молчаливая. Пепельная блондинка с серыми глазами, худенькая, как веточка.

Дашка жила с мамой, тихой и скромной женщиной, корректором в журнале «Работница». Жили они более чем скромно – что там зарплата корректорши?

Дашка с гордостью говорила: «Мы не из тех, кто умеет жить!» Лиза понимала, что это камень в Сонькин огород.

Сонька рано вышла замуж – сосватали армянские родственники. Сосватали очень удачно – муж, не без помощи обеспеченной родни, большого и дружного клана, быстро разбогател, и через два года Сонька стала владелицей хором на Сретенке и коттеджа на Новой Риге. Двухкомнатный кооператив в районе Калужской, построенный папой-дантистом, продавать не пришлось – зачем, денег хватало. Его оставили «на потом», «для девочек», Сонькиных дочек – Анаит, которую все звали Анькой, и Дианки. Обе получились красотками. Сонька ныла, что дети забрали ее молодость и лучшие годы, жила в вечной войне с прислугой и нянями, дни проводила в салонах красоты и магазинах, а вечером падала с ног: «Как я устала!»

Сонька воплотила в себе все черты новых русских жен, но яростно от этого отбивалась: «Я? Да вы что? Идиотки!»

В Соньке многое раздражало – и фанфаронство, и нахальство, и нежелание знать, что бывает не так, по-другому. Но Сонька была частью жизни, счастливым детством, закопанными секретиками с разноцветной фольгой, с коллекцией картинок от жвачки и жаркими вральными перешептываниями во время тихого часа – Сонька всегда была фантазеркой. И еще она была доброй, отзывчивой, готовой в ту же минуту прийти на помощь. И не была болтливой – прекрасное качество!

Дашка жила в Сокольниках, в квартире, завещанной бабушкой. У нее время от времени случались небольшие романы, но чтобы серьезно, до ЗАГСа, увы, не случилось.

После тридцати Лиза и Сонька уговаривали Дашку родить. Но та отвечала жестко:

– Без отца? Никогда. Я сама росла без отца и помню все свои комплексы.

Глупость, конечно.

Вот Лизин отец, здоровый и крепкий спортивный мужчина с отличными, как все считали, деревенскими генами, скоропостижно скончался, когда ей было пятнадцать.

На похороны съехалась вся подмосковная родня, и кто-то сказал – Москва его ваша сломала, переломила хребет.

Глупости. Отец обожал город и быстро в нем прижился. Да и деревенским простачком он не выглядел – высокий, благообразный, фактурный мужчина.

Кажется, мама его всегда ревновала.