Аманда Ходжкинсон - Место встреч и расставаний [сборник litres]

Слова прозвучали как упрек. Щеки Эллы вспыхнули, словно ей дали пощечину. Она стала убеждать его, что в Китае были евреи. Община, бесспорно, была небольшой в первые годы их жизни в Харбине. Но она тем не менее существовала и росла, особенно когда Шанхай наводнили беженцы.

Элла подняла взгляд и увидела в глазах Давида блеск. Он подшучивал над ней, поняла она. Элла усмехнулась. Ей казалось странным вот так запросто смеяться рядом с почти незнакомым человеком, но одновременно и приятным – после стольких недель одиночества.

Приняв серьезный вид, он пожал плечами.

– Кто-то должен пойти первым. Если бы люди знали нас, может быть, подобное не случалось бы так запросто.

Он говорил о массовых убийствах в Европе. Элле хотелось напомнить ему, что там люди позволяли нацистам зверски убивать своих соседей, с которыми веками жили бок о бок.

– В любом случае остальные евреи не так много значат для меня. Я не религиозный человек, – добавил он. – С Богом я распрощался на поле смерти в Биркенау. Я верю в то, что могу увидеть или потрогать, в способность человека менять жизнь к лучшему или к худшему. – Его слова изливались из него, словно река. Затем уголки его рта опустились. – Или, может, мое неверие – это всего лишь форма самозащиты.

– Я не понимаю.

– Если Бог есть, он точно потребует от меня отчета. А я занимался политикой, когда моей семье угрожала опасность.

– Давид, тебя там не было, потому что ты боролся за то, во что веришь.

Внезапно ей показалось, словно он в глубокой яме, а она пытается своими словами вытянуть его оттуда.

– Я был эгоистом. – Его голос упал, словно он не хотел, чтобы его слышали прохожие. – Ночью, накануне своего возвращения в город, я праздновал с другими победу в небольшой стычке, где мы убили нескольких немцев. На следующее утро я пришел домой и обнаружил, что все исчезли. Люди из гестапо искали меня и арестовали всех жителей на нашей улице. Они пристрелили дюжину человек – то ли за сопротивление, то ли в отместку за смерть немцев, то ли за отказ раскрыть мое местоположение. Разрушения были свежими – сквозь дым еще чувствовался запах крови. Если бы я пришел на один день раньше… – Он положил голову на ладони. – Это я виноват, что все они исчезли.

– Нет! – Элла пыталась подобрать слова утешения. – Ты же не мог этого знать.

Его семья погибла, потому что они были евреями, а немцы убивали евреев. Но угрызения совести всегда будут преследовать этого человека.

– Я не должен был уходить от них, – простонал он.

– То, что ты делал… ты должен был попытаться и помочь.

Давид не выглядел человеком, который способен драться и убивать. Но он в каком-то роде дал отпор. Элла положила руку ему на плечо.

Через секунду он поднял на нее глаза и откашлялся.

– Я никогда никому этого не рассказывал до сегодняшнего дня, – задумчиво пробормотал он. – Интересно, почему же я тебе сейчас это рассказываю.

Только сейчас она заметила глубокие морщины на его щеках, как будто черты его лица долгое время затвердевали. Но в его глазах горел свет, а в нем самом бесспорно чувствовалась сила.

– Как ты это делаешь? – спросила она. – Как ты не сдаешься после всей этой боли?

– Потому что я живой. Покориться было бы оскорблением для моей семьи.

Мимо них прошествовала женщина в форме пилота, опрятная и уверенная в себе.

– Хорошо, наверное, быть такой целеустремленной, – с легкой завистью протянула Элла. Еще ее восхитила короткая прическа женщины, выглядывающая из-под фуражки.

– Целеустремленной? Ты только что одна проплыла через полмира. Я бы сказал, что ты такая и есть.

Она слегка покраснела.

– Я…

Внезапно позади них раздался грохот, заставив их подпрыгнуть. Элла обернулась и увидела, что из стоящего у бордюра грузовика высыпалась груда ящиков. Она снова повернулась к Давиду. Тот сидел, застыв; его плечи ссутулились. В этот момент она прочувствовала все его страдания, весь тот вред, который никуда не исчез, несмотря на его решимость двигаться дальше. Ей вдруг захотелось обнять его, но она не смела.

– Все в порядке, – успокоила она его.

Черты его лица расслабились.

– Некоторые вещи, – произнес он, – тяжело отпустить. Но теперь я здесь – и это новое начало, как бы то ни было.

– И тебя устраивает одиночество?

Элла не хотела напоминать ему о его боли, но вопрос, прозвучав, получился более бесцеремонным. Ей было любопытно: одиночество для нее казалось странным, временным состоянием, которое тут же исчезнет, как только семья снова окажется вместе. Для Давида же оно казалось нормой.