Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Где-то под вечер, когда световой день вовсю катит с горки (осень, однако), внезапно обнаруживаю себя на очередной пустой улице Савонаролы возле Дома Ромеи – богатой, замкнутой на себя усадьбы, строительство которой началось в 1445 году.

Богатый купец (а то и банкир, в зависимости от особенностей перевода) Джованни Ромеи затеял эту постройку после женитьбы на Полиссене д’Эсте (в некоторых источниках она называется принцессой и подружкой Лукреции Борджа, тогдашней герцогини-консорта Феррары).

Пройдя через многие руки, уже очень скоро этот «классический пример дома Фарнезе XV века» 152впал в ничтожество и медленно деградировал, пока в 1952-м его не купило государство, решив устроить в нем музей – из-за остатков росписей в некоторых помещениях. Самый интересный – Зал сивилл и пророков с дюжиной предсказателей и предсказательниц, передающих друг другу свиток с пророчествами о пришествии Христа, написанных ломбардийцами Андреа ди Пьетро и Джованни Гелаццо.

Есть здесь и свой Зал чести с современными витринами, хранящими обломки находок, а также своя Часовня принцесс. Помещения называются по сюжетам потолочных росписей: один из них – «Товия и ангел» Себастьяно Филиппи, другой – «Давид и Голиаф».

Подают Каза Ромеи как свадебный подарок, точно тут позавчера закончили гулять праздник, а простыни, вывешенные после брачной ночи, сняли перед самым моим приходом. Между тем это вместительная усадьба, рассчитанная на десятки проживающих – нобилей и обслуги, ведущей хозяйство веками. Веками, Карл!

«Живите в доме, и не рухнет дом»: сейчас Каза Ромеи, конечно, невозвратно запущен и хрустит под ногами каменная крошка с некогда сорванных дверных косяков – и от этого ощущения невозможно отмахнуться, несмотря на реновацию, которую принято называть «тактичной» (стеклянные двери в комнатах галерей, новые бревна кессонных потолков, оштукатуренные промежутки между фресками).

Еще один, явно дополнительный музей, с которым непонятно что делать (фотовыставки проводить – способ универсальный, но не сильно продуктивный), Ферраре нужен лишь для того, чтобы устроить туристам «культурную программу второго дня», состоящую из необязательных элементов: можно к Ромеи пойти, а можно в агрохолдинг съездить. Но пока что туристов как намывает, так и вымывает из города почти сразу: алгоритм реперных точек (замок – собор – пинакотека – может быть, Скифанойя) расширению не подлежит, ибо слаб человек, нелюбопытен и малоподвижен. Бешеных собак, движимых инстинктом саморазвития, коим семь верст не крюк, все меньше и меньше – а на азиатов надежды мало: почему-то нет их практически в Ферраре, не замечены.

Есть места, сложно конвертируемые в чужой культурный опыт. Интровертные, они автоматически излучают «трудности перевода». Правда, касается это чаще всего «промышленных центров» – индустриальных бройлеров, лишенных рефлексии и привычки взгляда со стороны. Индустрия заменяет им историю, а заводские выбросы – логику культурного слоя.

Странность Феррары в том, что она, кутаясь в малярийные туманы, точно в меха, словно бы бежит подробностей, спрямляя исторические лабиринты до прямолинейной логики камня…

Некоторые комнаты служат лапидарием для надгробных памятников с кладбища в Чертозе, архитектурных элементов разрушенных ренессансных зданий, мраморных изделий вроде кафедры XVI века из трапезной чертозского монастыря.

Ну или же, например, есть в одной из комнат деталь центральной колонны с площади Ариосто, позже снесенной, – голова Наполеона и рука, держащая глобус (1810). Осколки, обломки, обмылки. Куски, полустертые фрагменты, части, эпизоды. Целое крыло Каза Ромеи устроено согласно подчеркнуто «научному подходу», заставляющему расставлять каменные артефакты по ранжиру, хотя правильнее было бы (в духе «если бы директором был я…») не пестовать мнимое наукообразие, но создавать меланхолические инсталляции. И пусть они напоминают о романтических поэмах, повергающих даже самых рационально настроенных посетителей в состояние последних пылко влюбленных, уязвленных остротой собственных чувств. Сила их была позабыта с юных времен, но внезапно открылась под влиянием правильного музейного фэншуя, использующего «атмосферную» подцветку.

Иногда здесь выставляют актуальное искусство, живопись или фотографии большого формата, хотя даже инсталляции, кажется, не могут заполнить голодную кубатуру комнат, охочую до внимания теплокровных.