Ян Козак - Гнездо аиста

Она больше не глядела в их сторону. Словно их в комнате вообще не было.

Храбрая, подумал Резеш с любовью. Ты права, надо наконец поесть.

Он сел.

Марча, наклонившись над дымящимся супом, отерла с лица пот. Резеш улыбнулся ей и опустил глаза в тарелку, но был настороже: он не знал, что происходит за его спиной.

Все молчали.

— Что ж, пойдем, — произнес немного погодя Дюри.

В этот момент задребезжало окно, стекло посыпалось, в комнату влетел камень.

Резеш вскочил. В темноте за окном был слышен удаляющийся топот.

— Кто это?.. Вот бандиты! Видать… — Он запнулся и умолк, не докончив фразы. Слова повисли в воздухе.

— Теперь ты знаешь, что думают о тебе люди, — прохрипел Хаба. Резеш не ответил. Только сжал губы.

— Давай есть, — сказал он Марче медленно, с трудом сдерживая себя. — Стекло соберешь потом.

Он сел. Марта растерянно посмотрела на него, потом кивнула, и в глазах ее блеснули огоньки.

— Верно, Мишо, — сказала она. — После подмету.

За их спиной громко хлопнула дверь.

Павел и Демко весь вечер просидели в канцелярии, перебирая картотеку жителей деревни. Надо было выяснить, кому и в какой последовательности вспахать землю, чтобы трактор не гонять зря по полю. Некоторые участки были такими узкими, что трактору на них и развернуться негде.

— На эту лапшу мы не поедем, — сказал Демко. — Пусть мужики сами поймут, что такое объединенное поле.

Павел был рад, что эту работу они делают вместе. Он представил себе, с каким недоверием подходил бы к каждому безлошадному крестьянину Петричко, а ведь раньше с Петричко он связывал все хорошее, на что они надеялись. Эх, как часто человек ошибается!

Вспомни только, что ты недавно думал о Гойдиче. Прошлой весной ты проклинал его, потому что он оставил вас без помощи. Тогда ты не знал его, ты еще многого тогда не знал. Можно быть очень несправедливым, если судить о человеке только по тому, как он тебе представляется. Поэтому так часто противниками оказываются люди, которые по существу очень близки друг другу и должны быть заодно.

Демко — его широкое лицо, освещенное настольной лампой, стало серым от усталости — держал в руках готовый список.

— По моим подсчетам, тут около двадцати пяти гектаров, — сказал он, — Совершенно точно подсчитать заранее нельзя, но мы можем помочь четырнадцати крестьянам. На большее у нас не хватит сил, хоть разорвись на части.

— Четыре или пять дней работы, если все пойдет как надо, — сказал Павел. — Если будем работать в три смены и трактор не сломается, тогда мы осилим.

— Работы невпроворот, а мы уже сейчас едва на ногах стоим, — проворчал Демко. — Но иначе нельзя.

Он встал и, зевая, потянулся. С минуту молча сонно наблюдал, как Павел собирает со стола и скамейки бумаги и складывает их в разбитый, скрепленный планками ящик. Потом снова зевнул и усмехнулся:

— Что-то сон одолевает. Ты тоже иди спать. На сегодня хватит.

— Зайду только к Ивану, — кивнул Павел. — Я обещал ему занести список.

— Ну хорошо. А потом поспи хоть немного, а то забудешь, как люди спят.

По лестнице они спустились вместе. Павел пошел через площадь к ручью и за мостиком повернул на дорогу, ведущую к верхнему краю деревни. Только в трех домах еще светились окна, у Матухов тоже горел свет, выхватывая из тьмы планки забора и ствол старой груши.

— Не поздно? — спросил Павел в дверях.

— Я жду тебя, — ответил Иван.

Он сидел уже около часа, опершись локтем о край стола, и подремывал. Утром, с самого рассвета, его ждала работа. Но как только Павел вошел, Иван сразу оживился, поднялся со стула и с нетерпением выхватил из рук Павла лист бумаги.

— Хочешь есть, Павел? — спросила Эва. Она зашивала разодранный рукав детской рубашки и вся просияла, когда он вошел.

— Мне бы только попить.

Он сам взял с полки кружку и зачерпнул воды из ведра у двери.

— Ну до чего же я рада, что дела наши пошли теперь по-новому, — вздохнув, сказала Эва.

Когда вечером она стояла на поле и слушала затаив дыхание, что говорили кругом, сердце ее сильно колотилось. С той ночи, когда Иван лежал избитый и она дрожала за его жизнь, силы как будто покинули ее. Только теперь Эва почувствовала неожиданное облегчение — словно верующий после исповеди, убежденный в том, что все угнетавшее его осталось позади и он получил отпущение грехов.

— Понимаешь, теперь мне стало казаться, что руки у нас больше не связаны, — продолжала Эва.