Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

Кофточки, платки, карманный фонарик, флакон одеколона, пляжные очки, носки, шестьдесят рублей, семьдесят копеек… Прихватил один раз и телевизор. Продал его и погорел. Жадность фраера сгубила.

Не знали ничего. До нас доходили только слухи. Один кошмарней другого. Поэтому для нас Мосгаз как бы и не был человеком. Скорее — роботом-убийцей. Машиной. Демоном. И это добавляло ужаса в и без того жуткую историю.

Говорят, что перед расстрелом Мосгаз, по профессии певец-тенор, день и ночь пел арии из популярных оперетт.

Мне тогда еще не исполнилось восемь. Школьные каникулы. Хотелось гулять, строить вместе с дружками снежные крепости и кидаться снежками, но на двор выходить мне запретили из-за рыщущего по улицам Москвы тенора-Мосгаза. Няня моя, Тася взяла отпуск и уехала на родину, в Удмуртию, ухаживать за больной матерью. Поэтому я сидел дома один, смотрел на крупные, медленно падающие снежинки, на заснеженные трамваи, грузовики, волги и москвичи, ползущие по белому проспекту, слушал радио, как завороженный глядел на его беспокойный зеленый глаз.

Я воспринимал слово мосгаз по-детски, чувственно, на слух. Мне казалось, что это какая-то пахнущая газом, клацающая (мосс-газз, мосс-газз) железяка с бурыми пятнами масляной краски и красными подтеками. Я не понимал, что это сокращение, полагал, что это имя.

Мосгаз представлялся мне психованным дядькой в темно-лиловом пальто, в черной готической вязаной шапке с ушами, с мертвенно-бледным лицом, выразительными, обведенными тушью, неестественно выпученными глазами и большими костлявыми руками. Топор мой Мосгаз держал под пальто, но молниеносно вытаскивал его, когда убеждался в том, что его жертва — беззащитная женщина или ребенок — одна в квартире, и крошил ее как капусту. Кровь не брызгала и не текла, ее вообще не существовало, и жертва и палач молчали, сцена напоминала заводную игрушку — жестяной петушок клюет зернышки…

По улицам Москвы Мосгаз ходил на цыпочках. В квартиры вбегал невидимкой, черным пуделем. Материализовался только в момент убийства.

Должен признать, что мой образ Мосгаза был отчасти навеян картинками из разных книг, не в последнюю очередь из толстенной немецкой Иллюстрированной энциклопедии немого кино, которую я частенько вытаскивал с верхней полки книжного шкафа и жадно листал. Наивные взрослые полагали, что я не пойму того, что не предназначенные для детских глаз книги спрятаны от меня под потолком. Но я понял это еще до того, как научился читать. Не головой, а инстинктом. Чтобы достать книгу с заветной полки, нужно было встать на спинку кресла и подтянуться на руках. Я освоил скалолазание, потому что сообразил, что нижние, разрешенные книги я могу смотреть и читать в любое время, а верхние… только когда никого нет дома. Это — запрещено, значит тут тайна и приключение. В результате я прочитал «Монахиню», «Сатирикон» и «Гаргантюа и Пантагрюэля» до «Трех мушкетеров» и «Всадника без головы» и познакомился с великолепным графом Орлоком, с истеричным детоубийцей Хансом Беккертом (М) и с доктором Мабузе раньше, чем с навязываемыми мне Незнайкой и Волшебником изумрудного города.

В шесть лет, после трагической смерти отца, я осознал то, что люди — смертны. Это знание омрачило мою беззаботную детскую жизнь. История Мосгаза принесла мне еще одно знание. Существуют, оказывается, люди, которым нравится убивать, которые жаждут убийства.

Я боялся встретить таких людей, боялся Мосгаза.

И вот, однажды… сидел я дома один в моей и маминой комнате и играл в конструктор, строил из металлических деталек кадиллак размером с ступню пророка, в котором должны были ездить по кукольному городу оловянные солдатики.

И вдруг… услышал какой-то подозрительный шум. Как будто — на лестничной клетке, у нашей входной двери. Я тихо встал, положил свою поделку на багровый ковер с тиграми и пантерами и не дыша отправился к двери. По дороге я явственно слышал доносившиеся из-за двери топтание, сопение, сдавленные смешки. Тут в наш почтовый ящик кто-то бросил письмо и шумно удалился.

Или — только сымитировал уход и ждет за дверью с окровавленным топором?

Дрожащей рукой я вынул письмо из ящика и беззвучно ретировался. Письмо оказалось неаккуратно вырванным из детского альбома для рисования листом картона с написанным крупными буквами заголовком, небольшим посланием посередине и рисунком под ним.

ПИСЬМО ЩАСТЬЯ

СМЕРТЬ СМЕРТЬ СМЕРТЬ ЖЫДАМ

Я НАТАЧИЛ ТАПОР