Игорь Шестков - Покажи мне дорогу в ад

— Простите, монсеньор, голову подать отдельно?

— Нет, зачем же? Видели, как сервируют жареных поросят?

— Прикажете вставить в рот помидор, лимон или морковку?

— В рот, пожалуй, положите апельсин. На плешь водрузите пятиконечную звезду из вареной свеклы. А морковку воткните ему в задницу. У нас тут не институт благородных девиц.

Ужин с копченой мумией удался на славу.

Приглашенные или вынужденные его участники-изверги были довольны. Особенно громко восторгались вкусом мяса — после шумного обгладывания ребрышек вождя мирового пролетариата и обсасывания пальцев — Хрущёв и Берия. Мне показалось, однако, что они хвалят мясо одного покойника, а сами имеют в виду другого…

Видимо, это показалось не одному мне. Сидящий во главе огромного п-образного стола монсеньор вдруг встал и хлопнул в ладоши. Пирующие в ужасе замолчали… перестали есть… потупились. Они уже знали по опыту, на какие шутки был способен их повелитель.

Монсеньор провозгласил (о, небеса, с грузинским акцентом):

— Мы тут посоветовались и решили сделать для вас сюрприз, господа. Прошу внести второе блюдо!

И он еще раз хлопнул в ладоши. Так громко, как будто из браунинга выстрелил.

Огромное серебряное блюдо внесли на подносе чернокожие мужчины.

Для него освободили место и поставили на стол, прямо перед Берией и Хрущёвым.

По праздничной зале прокатился вздох. Послышались восклицания.

— Сталин! Сталин! Тут Сталин! Иосиф Виссарионович! Сосо!

Берия ёрнически закатил глаза, сложил холеные маленькие руки на груди и заныл: «Коба, Коба, неужели это ты?»

Я видел, как дьявольски сверкнули глаза монсеньора. Он еле заметно для окружающих кивнул и тут же — копченая голова Сталина, тоже украшенная красной звездой из свеклы, — открыла свои мертвые страшные глаза и прошептала: «Я, Лаврентий…»

В середине апреля произошло что-то непонятное. Зловещее. То, что рано или поздно коснется каждого из нас.

Мне трудно писать. У меня дрожат руки и слезятся глаза.

На пастбище неподалеку тяжело вздыхает корова. Еще неделю назад рядом с ней пасся ее теленок.

Возможно это случилось — везде… во всей вселенной. Или — только со мной? Это самое страшное.

Сухо трещат кузнечики. Как они пережили зима? Наверное, ели песок.

Бог ли решил поиграть с дьяволом в дурака. И проиграл. Или — просто пошел не с той карты. И все посыпалось… И теперь, тысяча лет пройдет… и ничего не изменится к лучшему. И ласточки больше не будут гнездиться. И монеты перестанут чеканить. И сливки сбивать.

Я представил себя как другого человека, сидящего в кресле в полусвете старинной библиотеки. Стало до боли жаль прошедшую жизнь. Детство и отрочество провел в доме сумасшедшей старухи. Она все Шопена играла. И кашляла. Школа была ежедневным адом. В университете все было мертво как в морге. А в Германии гигантский крот высосал из воздуха весь кислород.

Однажды ночью, около трех, меня разбудил знакомый мужской голос.

— Просыпайся, Гарри, хватит спать. Встань, подсыпь птице корма в кормушку и полей кактусы. Затем — посмотри в окно. Увидишь знамение, не трясись и не нервничай. Это приветствие братства святого Флориана. Спокойно подготовь себя к переменам. Купи раскладушку, теплое пальто, агатовую стушу и пестик. Пригодятся на Фобосе. Там созвездия трепещут скромно и таинственно. И чертополох цветет.

— Что? Как трепещут? Где?

Никто мне не ответил. Только крик цапли донесся с далекой запруды. И ржание лошадей из конюшни. У нас тут их много. Только и делают, что ржут. Ржут, траву щиплют. И на конском бильярде играют. В три шара.

Я был очень удивлен — обычно я никаких голосов по ночам не слышу… сплю спокойно. Даже не ворочаюсь. Ворочаются те, у кого совесть не чиста. Должники, воры, алиментщики. А я никому ничего не должен. Помру тихо.

К тому же у меня нет ни птиц, ни кактусов, только жуки-олени и бабочки — калликоры. Препарированные, на иголках. Получил по наследству от одного ночного сторожа.

И на кой черт мне ступа? Черный перец толочь? От него катар желудка начаться может.

И пальто мне не нужно, у меня куртка есть. С мигающей электрической надписью на спине — The Road То Hell — на фоне одноцветного портрета Криса Ри. Бедняга Крис.

И раскладушка мне не нужна. Я гостей не принимаю. Некого принимать. Меня все забыли, и это к лучшему. Что я теперь? Чудовище. Отживший свое время тип.

Самое худшее — сочувствие пополам с отвращением.