Тимоте де Фомбель - Принц без королевства

Все началось в Париже четыре недели назад.

Однажды утром, перед тем как отправиться в полицейское управление на набережной Орфевр, комиссар объявил матушке о предстоящем визите своего учителя русского языка — тот должен был явиться завтра вечером. Они сидели в кухне вдвоем. Мадам Булар как ни в чем не бывало продолжала разливать кофе.

— Я положила тебе в портфель бутерброд с ветчиной, — сказала она сыну.

С самого первого класса школы, то есть еще с конца прошлого века, Булар каждое утро уносил с собой из дома бутерброд, приготовленный его матушкой.

Как только Булар завернул за угол, мать сунула ноги в домашние туфли и бросилась вниз, к консьержке. Та раздвинула занавески на застекленной двери своей каморки.

— Откройте, — прокричала мадам Булар.

Дверь отворилась.

— Завтра, — взволнованно сообщила старушка.

Женщины переглянулись и схватились за руки. Наконец-то настал этот день. Они уже давно разработали план.

На следующий день, с приходом темноты, около десяти часов вечера, в дверь Буларов позвонили.

Комиссар и его матушка кончали ужинать.

Булар с тревогой взглянул на часы.

— Это твой Распутин? — спросила его мать.

— Для него еще слишком рано.

— Пойду взгляну, — сказала она.

— Нет. Подожди.

Булар отодвинул стул и направился в прихожую. Мать навострила уши.

Комиссар вернулся в кухню:

— Это мадам Дюссак. Она приглашает тебя послушать радио.

Вот уже несколько недель, в любое время дня и ночи, консьержка поднималась к ним, чтобы предложить мадам Булар послушать какую-нибудь интересную передачу.

— Ей это доставляет удовольствие, — в который раз объяснила матушка комиссару. — Мы с ней слушаем песни.

Она встала из-за стола и сложила салфетку.

— Ну конечно, иди и слушай сколько хочешь, — сказал комиссар, очень довольный тем, что матери не будет при его встрече с грозным Владом.

Женщины спустились в привратницкую, погасили свет и стали ждать.

Без пяти одиннадцать хлопнула входная дверь.

— Вот он, — прошептала мадам Дюссак.

Стервятник прошел мимо старушек, затаившихся в темноте за занавеской. В руке он держал шляпу. Его голова была обрита наголо и поблескивала в свете люстры.

Влад толкнул стеклянную створку, ведущую на лестницу с правой стороны. При каждом его шаге перила дрожали сверху донизу.

На седьмом этаже он позвонил, и там со скрипом отворилась дверь. Женщины крепко обнялись — для храбрости.

Они вышли из каморки; мадам Булар несла на плече железный прут, а мадам Дюссак вооружилась штыковым ружьем, сохранившимся со времен Франко-прусской войны 1870 года.

Дойдя до лестницы, женщины сложили свой арсенал на ступеньку. Мадам Булар кряхтела от напряжения. Опустившись на колени, они скатали ковровую дорожку. Под ней обнаружился люк, прикрывавший спуск в подвал с бетонными стенами. Он существовал здесь целых полвека — прежде в нем хранили уголь, но теперь, с переходом на газ, им уже не пользовались.

Мадам Булар приподняла крышку люка, орудуя прутом, как рычагом. Мадам Дюссак сунула руки в щель. Пять минут спустя крышка была сдвинута, и перед ними разверзлась черная дыра четырехметровой глубины с остатками угля на дне — настоящая западня для диких зверей.

Затем мадам Дюссак подсадила мадам Булар себе на плечи, и та выкрутила все лестничные лампочки. Между первым и вторым этажами воцарился непроницаемый мрак.

— Готово! Спустите меня, — попросила мадам Булар, у которой от высоты закружилась голова.

— Ну, удачи! А я возвращаюсь на свой пост, — сказала мадам Дюссак.

Женщины пожали друг другу руки, глаза их возбужденно блестели.

Мадам Дюссак сидела на страже у себя в каморке, не выпуская из рук ружье. Теперь ее задачей было помешать влюбленным с третьего этажа вернуться домой. С четырех часов дня она вела счет приходившим жильцам, и все они, как обычно, уже сидели в своих квартирах, а эта парочка с третьего этажа все еще где-то гуляла. Они поженились в начале лета, но до сих пор не усвоили, что приличной супружеской чете подобает быть дома к восьми вечера. Сегодня их позднее возвращение грозило сорвать настоящую военную операцию.

Мадам Булар притаилась под лестницей. В доме было тихо. Старушка раздумывала о том, что заставило ее играть в ковбоев и индейцев — в ее-то восемьдесят семь лет! Она далеко не сразу поняла, что сын не волен в своих поступках. Сначала она предположила, что он попал в какую-то скверную историю. И решила вызвать его на откровенность, а потом строго отчитать. Один раз она уже сделала это, когда маленького Огюста поймали за продажей игральных шариков своим товарищам. И хотя с тех пор прошло шестьдесят лет, было еще не поздно повторить эту процедуру.