Тимоте де Фомбель - Принц без королевства

Несколько месяцев назад она увидела Влада и Андрея на заснеженной улице и сразу поняла: стервятник намерен его убить. Кротиха, сидевшая над их головами, уже было собралась закричать и броситься в пустоту, чтобы спасти Андрея, но с первой же секунды дело приняло совсем другой оборот.

Андрей торопливо говорил, что напал на след, что скоро все разузнает, что ни один волос не должен упасть с головы его брата Кости или маленькой сестренки Зои в Москве. Эхо голоса Андрея, повторявшее имена обоих детей, тонуло в толще снежного покрова.

Кротиха отчетливо помнила силуэт Андрея в тот миг, футляр со скрипкой, который он прижимал к груди, клянясь найти Ванго в самое ближайшее время. И случилось чудо: стервятник дал себя уговорить.

Именно тогда, сидя на крыше, она приняла решение следить не за Андреем, с его умоляющими глазами, а за Владом, поскольку опасность исходила от этого человека, прятавшего в кармане окровавленный нож. Ах, как ей хотелось пойти за Андреем, стать его тенью, никогда с ним не расставаться! Быть его любящим двойником, пусть даже он и не подозревал о ее существовании.

Но с того дня она больше его не видела.

Голоса студентов уже стихли. Стервятник вышел из кафе и направился к мосту Искусств. Его неверная походка успокоила Кротиху: этой ночью она его не упустит. Она проследила за ним до самого отеля позади универмага «Самаритен». Он пнул стойку, чтобы разбудить ночного портье, вырвал свой ключ у него из рук и исчез на лестнице.

Раньше полудня он, конечно, никуда не двинется. В тот момент хватило бы одной спички, чтобы проспиртованный стервятник запылал, как рождественский каплун [3] Во Франции на Рождество традиционно готовят каплуна или гуся, которого обливают коньяком и поджигают. .

За каких-нибудь пять минут Кротиха добежала до Лувра и пролезла через решетку садов Тюильри. Она шла под шатром липовых ветвей, которые в темноте походили на волшебный лес. Вдали показался сторож с фонарем и собакой. Пес не учуял Кротиху: ее запах перебивали сладкие весенние ароматы. Одним цветком больше, одним меньше — стоит ли лаять по такому ничтожному поводу?

В два часа ночи Кротиха была у своего дома. На сей раз она решила войти через парадную дверь, чтобы не потревожить пару голубей, спавших на водосточной трубе.

— Эмили!

Кротиха замерла на третьей ступеньке лестницы. Вспыхнула люстра. На верхней площадке стоял ее отец. На нем был костюм-тройка, а поверх этого великолепия еще и серый плащ, подбитый шелком. На голове — цилиндр, в левой руке — перчатки. Он отпустил выключатель, подошел к балюстраде и знаком подозвал Кротиху:

— Эмили!..

Она взялась за перила и стала медленно подниматься. Отец присел на верхнюю ступеньку и положил цилиндр на ковер. Казалось, оттуда вот-вот выскочит белый кролик.

— Может, присядешь на минутку?

Его голос звучал как-то неуверенно.

Кротиха вздохнула и села там, где стояла, на три-четыре ступеньки ниже. Последние несколько месяцев отец был сам на себя не похож. Теперь он замирал.

За все эти долгие годы отец замер лишь однажды — в гостиной, на большом портрете, где у него были тонкие усики, а под ногами лежала львиная шкура.

Но даже на той картине, висевшей над камином, он держал в руке карманные часы с золотой цепочкой и пристально смотрел на циферблат.

Год за годом он вихрем проносился через ее жизнь, оставляя ей на столике в передней свои визитные карточки с очередным коротким приказом. Спи. Ешь. Слушайся. В тот год, когда она заболела, он прислал ей в санаторий открытку с одним-единственным словом: Выздоравливай!

Сначала она хранила его визитки в отдельной коробке. Они были все одинаковые — Фердинанд Атлас, пять-шесть адресов, разбросанных по всему свету и подтверждавших, насколько он неуловим, и эти неизменные, торопливо набросанные слова-приказы. Учись. Прекрати. Люби свою мать.

А потом, в один прекрасный день, его жизнь приняла иной оборот. Он начал составлять фразы и твердить это имечко — Эмили, которое давно уже ничего не значило для Кротихи.

Для нее все это случилось слишком поздно.

С тех пор он мог сколько угодно заигрывать с ней, искать ее руку, спрятанную в кармане, целовать в лоб, обдавая запахом табака, въевшегося в шейный платок, произносить бесконечно длинные фразы, демонстрировать зияющие раны, ложиться ей под ноги, наподобие той львиной шкуры… Все было бесполезно.

Теперь казалось, будто это уже она, сидя на лестнице, поглядывает на часы, с нетерпением ожидая, когда ее отпустят.