Леонид Юзефович - Филэллин [litres]

На службе я оказался рядом с Дибичем, и он шепнул мне, что прежний губернатор, барон Криднер, – его товарищ по полку, они много лет не виделись и очень надеялись на встречу, но – не судьба.

После службы все мы и первые лица губернии отправились ужинать в дом Булгакова, где государю отведена квартира. Народ повалил следом. До полуночи, поднимаясь от стола, он трижды выходил на балкон, под которым собралась тысячная толпа. При его появлении гремело “ура”, в воздух летели шапки. Одна зацепилась за висевший на балконной ограде фонарь. Государь снял ее, положил туда, взяв у Соломки, горсть серебряных полтин и бросил вниз. В ответ с десяток шапок упали ему под ноги. Соломка начал скидывать их назад, а государь кидал полтины уже не горстью, а по пять-шесть штук, но шапки продолжали лететь из темноты, как бабочки на свет. Чей-то картуз угодил ему в лицо. Он ушел с балкона и больше не выходил.

Наутро государь присутствовал при разводе гарнизонного батальона, затем принимал депутации от духовенства, горных чиновников и купцов; было роздано немало наград, а городничему даровано право носить общеармейские эполеты. Перед обедом он прилег отдохнуть, а я, памятуя просьбу Аракчеева, поехал в суд и узнал, что отставной штабс-капитан Григорий Максимов Мосцепанов присужден к лишению чинов и ссылке в Сибирь, но до сенатской конфирмации остается на гауптвахте.

На вопрос, открылась ли тайна, которую он намеревался объявить графу Аракчееву, вразумительного ответа я не получил. Вместо этого мне предложили ознакомиться с его следственным делом, устрашившим меня своими шестью томами. Последний лист последнего тома имел порядковый номер 1672. Я полистал этот труд, но читать не стал и изъявил желание осмотреть судейскую канцелярию.

Меня провели в большую комнату с закопченным, как в бане, потолком и пушистыми от сажи стенами. Столы были изрезаны ножами и залиты чернилами, за ними на стульях с перевязанными мочалом ножками сидели писари. Вместо подушек под задами у них лежали стопы журнальных книг, чернильницами служили глиняные помадные банки, прессаром – полено дров. Я отметил, что половина этой братии – чисто дети, другая – записные питухи с опухшими морданциями. Промежуточный тип отсутствовал, как будто первые обращались во вторых не с течением лет, а в мгновение ока. Этот миг скрыт от нескромных глаз, как момент превращения куколки в бабочку.

Состояние канцелярии отражает порядок судопроизводства. Говорят, как писари пишут, так и судьи судят. Напрашивалась мысль, что приговор по делу Мосцепанова являет собой нечто столь же грязное, колченогое, скрепленное мочалом. Я решил завтра заглянуть на гауптвахту и потолковать с ним лично, а остаток дня в одиночестве погулял над речным обрывом возле собора. Жаль, что я не учился рисованию и не могу, как на моем месте сделала бы баронесса Криднер, запечатлеть дивный вид, открывающийся отсюда на Каму. Словами не выразить ее величие. Вчера за ужином Булгаков уверял государя, что это в Казанском университете выдумали, будто Кама впадает в Волгу, на самом деле она принимает ее в себя.

На другой день я был с государем при посещении им тюремного замка. Его сопровождал губернатор Тюфяев с чиновниками, а роль Вергилия при осмотре этого ада исполнял губернский прокурор Баранов. Темничное устройство государя не порадовало, но он видал тюрьмы и похуже, поэтому придираться не стал, ограничившись напоминанием о недопустимости таких наказаний, при которых арестанты лишаются христианских утешений. На обычное в провинции смешение подозреваемых, обвиняемых и обвиненных он давно махнул рукой, зная, что сколько ни говори, после его отъезда всё пойдет по-прежнему, но ему бросилось в глаза подозрительно малое для такой большой губернии число заключенных.

“Никак вы их куда-то порассовали?” – спросил он.

“Именно так, порассовали, но исключительно по решениям судебных мест, – виртуозно выкрутился Баранов. – Течение дел в них не могло не быть ускорено известием о приезде вашего величества”.

Тюфяев больше помалкивал. Он вступил в должность месяц назад и не мог знать всех здешних обстоятельств.

Из тюрьмы поехали в богадельню Приказа общественного призрения. Здесь внимание государя привлек солдат Савельев, помешавшийся на том, что ему не выдали жалованье за три года. Государь распорядился удовлетворить претензию этого несчастного.

“Пускай хоть полчаса будет доволен”, – сказал он Тюфяеву, рискнувшему заметить, что это не надолго его успокоит.