Юрий Асланьян - Последний побег

— Поток, многолюдное место! — покачал головой Пшеничников и заметил, как по проходу, лениво уворачиваясь от неосторожных локтей, движется Юрий Вельяминов — в режиме свободного поиска. Он помахал горнолыжнику рукой.

— Рассеянность — признак влюбленных, как утверждают карманные воры, — сказал Пшеничников, когда мастер сел на лавку рядом со Стацем — Игорь Николаевич бросил на стол браслет с золотыми часами.

— Да, советские часы, как утверждает мой папа, ценятся на мировом рынке, — ответил производственный мастер, надевая браслет на запястье. — Спасибо, друг, а то я сегодня чуть не опоздал на работу — такая охранница попалась! На вахте, м-да… Ну, правда, потом мы с ней договорились…

— Каков, а? Ничего, — похлопал Стац Пшеничникова по плечу, — и ты найдешь кого-нибудь тоже — и жить тебе станет веселее!

— Не расстраивайся, Игорь, вспомни песню: «Если ты одна любишь сразу двух, значит, это не любовь, а только кажется…» Другими словами, какая любовь, когда блядь она? Если двух или трех одновременно…

— Дело не в ней, а в тебе… Ты что, не понял?

— Смотрите, сюда идут крохалевские бандиты, — кивнул Алексей на Князя Куропаткина и Сашку Харитонова, который привычно прокладывал дорогу костылями.

— Ураган! Представляешь, — наклонился Стац к Пшеничникову, — если бы у него было две ноги?!

— Господи, когда все это кончится! — протянул именинник, уже жалея о том, что остался в живых.

— Никогда! — обреченно констатировал Сашка Харитонов, прислонив костыли к высокой спинке свободного стула. — Мы еще только начинаем гулять по этому поводу. Правильно я говорю, а, Князь Куропаткин?

— Мы еще пройдем по Красной площади! — мрачно ответил тот.

— Проползем, — уточнил Алексей Стац, — оттолкнувшись ногой от Урала.

— А я уже оттолкнулся, — безмятежно улыбнулся Вельяминов, — моего папу переводят в Кремль…

Над столом зависла неожиданная пауза — тяжелая, как стальная платформа ракетной установки.

— Кем? — первым не выдержал одноногий сапожник.

— Он будет курировать оборонную промышленность.

— Ну-у! — протянул Харитонов. — Теперь я буду спать спокойно, а то все за родину мучился — не обидел бы кто…

— Иронизируешь? — вмешался Куропаткин. — Может быть, ты, гад, партией недоволен?

— Да-а, — ответил за сапожника Юра, — матросы на нашем теплоходе говорили о туристах так: если погода дождливая — команда виновата, если жаркая — опять команда…

— А я тоже уезжаю, в поселок, где на шабашке был…

— С чего это? — повернулся Хорошавин в другу.

— Девушку себе нашел, — ответил Куропаткин радостно, — красавица, умница — не ворона какая-нибудь…

— Юра, мы еще раз поздравляем тебя с днем рождения! — серьезно произнес Пшеничников. — И очень надеемся, что это в последний раз…

Он достал из пакета бутылку водки и быстро разлил ее по пустым стеклянным стаканам, стоявшим в центре стола на небольшом металлическом подносе под Палех.

— Не понял, — поднял свою светлую голову мастер.

— Жил-был крокодил — с золотыми зубами и алмазными глазами. Он слыл вегетарианцем, не ел мясо, а только бананы, которые в корзинах ему приносили обезьяны. Сказка, одним словом… Теперь понял?

Над столом и вокруг него замерла тишина. Молодые люди молчали — молчали устало, но безо всякого напряжения. Более того, похоже было, что они улыбались…

Чувствовалось, что не хватает водки. Но никто из присутствующих не ждал и не жаждал побед, отмщений и высоких правительственных наград. Грохотали системы залпового огня «Град», «Смерч», «Ураган», «Гиацинт»… Но никто не слышал их. Чувствовалось, что не хватает «Анютиных глазок»… Но никто не мечтал посмотреть в эти синие очи. В эти изумительные глазки, глазки, глазки-алмазки, как у пидараски. Никто не мечтал. Можно смотреть в огонь, поднимать голову к небу, можно молиться или прикасаться голой рукой к промерзшему железу — ничего не изменится. Ничего и никто, кроме тебя — в каком веке ты ни жил бы, в какой стране.

Неожиданно из настенного громкоговорителя раздался голос всесоюзного диктора Левитана: «Изделие № 22! Наряд № 32! Всем встать, суки!.. Построиться по ранжиру!»

Они догадывались уже, смутно и тревожно, что никакого будущего за кирпичной стеной нет, ничего нет… А то, что сегодня есть, то будет вечно… Что жизнь — это черная дыра в космосе, которая затягивает все, абсолютно все и всех, и ничего никому не возвращает. Что наша жизнь — это безнадежный конвейер смерти Мотовилихинского завода, погруженный в зеленый свет, пробивающийся сквозь высокие стекла тонированных окон.