Юрий Щекочихин - Армия жизни

Терехов, как привязанный, медленно пошел вслед за Дмитрием. И вот уже у него дома. Шум воды из ванной. Приоткрывается дверь. Выглядывает Терехов.

Терехов.Старик, может, хватит? От меня уже дым идет, как от паровоза.

Дмитрий (разливая чай). Давай-давай… Не делай холоднее! Терпи! Как можно горячее!

Терехов.Ты меня что, сварить хочешь? (И исчезает за дверью. Потом появляется, закутанный в полотенце. Берет чашку чая.) Замечательно, старик! Крепкий чай… То, что надо наркоману. А что ему еще надо? Заливай ломку чаем. Рука профессионала.

Дмитрий.Газеты надо читать. Или журнал «Здоровье». Там все написано.

Терехов.А мы с тобой где-то встречались, а?

Дмитрий.У меня навалом двойников.

Терехов.Не скажи… Точно встречались. Посижу — вспомню.

Дмитрий.Не вспомнишь. Пей-пей давай…

Терехов.Кажется, отходит. Налей еще!

Дмитрий наливает.

Ага. Спасибо… А я уже недели две не мылся… В пельменных куски подбираю. Стыдно, но жизнь. Жизнь, старик.

Дмитрий.Какая это жизнь? Даже не собачья — хуже.

Терехов.Хуже-хуже… А куда деваться? Здесь так прижмет… Доживи до моих лет — поумнеешь. Сколько ты мне дашь?

Дмитрий внимательно смотрит на него.

Да не стесняйся, я не женщина. Ну?.. Смелее.

Дмитрий.Лет тридцать пять?

Терехов.То-то же… А еще две недели назад было двадцать шесть. Как на войне. Год за три. Вот как прижало… Давно так не прижимало! Да. (Сидит, опустив голову.)

Дмитрий.Ты что? Двадцать шесть — это ерунда. Подумаешь! Главное — вовремя очнуться. Понимаешь?

Терехов.Теоретик… Пойми ты — я старше тебя на целую эпоху. Кажется, ерунда — десять лет, а на самом деле — такая пропасть — не перепрыгнешь. А попробуешь, рухнешь — и с концами. Когда я рос…

Дмитрий.То ходил босиком и на коровах пахал.

Терехов.Нет, старик, я рос в атмосфере общегосударственного вранья.

Дмитрий.Другие тоже росли, между прочим.

Терехов.Ну и что, другие? Такие же точно. Разрежь его, а там такая чернуха. Одни — торгуют, другие — продаются, третьи — спиваются, а четвертые — как я. И все врут, врут беспрерывно.

Дмитрий. И ты?

Терехов.И я вру. А куда деваться? Но я, что ли, в этом виноват? Наше поколение и дальше, туда, до сорокалетних. Те, кто впитал вранье с молоком матери. Попробуй, изменись… Подыграть — это пожалуйста. Это мы умеем. А сломать себя, вывернуть наизнанку, соскрести с себя всю эту гадость — ох, как трудно… А вдруг соскребешь — а время снова перевернется. И ты будешь, как голый на площади. Все хохочут и на тебя пальцем показывают. Вот дурак, вот идиот. Поверил.

Дмитрий.А если тебе прикажут: «Стреляй!» В ребенка, в женщину!.. «Стреляй!» — ведь так принято. Нажмешь курок?

Терехов.Нет, старик, не нажму. А если и нажму, то не туда, куда надо, попаду. У меня руки дрожат. А многие бы нажали! Если бы, во-первых, за это машину подарили… Пусть даже плохонькую, какой-нибудь «Москвич», но лучше с дипломатическим номером. А во-вторых, чтобы за это потом ничего не было.

Дмитрий.Трепло ты.

Терехов.Я и наркоманом стал, чтобы уйти от всего этого. Вся твоя жизнь — вот здесь, в голове. Там чайки летают, а не ездят. Каждое поколение расплачивается за свое время. Мое заплатило мной, нами… А вам-то что платить? Вы — как заново родились.

Дмитрий.Мы в седьмом классе сочинение писали. По «Малой земле».

Терехов.Ну… Это когда… В тринадцать лет. В тринадцать еще веришь безоговорочно. Это потом начинаешь разбираться, что к чему. А вам на «потом», можно считать, повезло. А вы — все в детстве.

Дмитрий.Отрыжка прошлого. Пережитки феодализма.

Терехов.А… То-то же… Соображаешь… Вот тем, кому сейчас тринадцать — тем, считай, везуха. Такое у нас, знаешь, как редко бывает? Не каждому и выпадает. Так что давай, старик, уйдем с арены. А?..

Дмитрий.А уж это — нет. Я тоже спал, а потом — проснулся. Я, знаешь, стал замечать? Ну даже, допустим, в своем собственном классе. С виду — все подонки, проб ставить негде: рок, шмотки, в это — не верю, в то — не хочу. А вот вчера подумал — а может, все просто скрываются? Знаешь, наденешь такую маску, а в ней как бы для всех привычнее. А там, внутри — горячо, живо все. Говорить хочется, спрашивать хочется, понять все хочется… Я точно знаю: мы понимаем все раз в сто больше, чем, допустим, наш директор. Тому, чтобы все понять, надо себя топором сначала срубить, а потом нового себя посадить. А у нас-то все живо. Засыпано всяким хламом, уже успели, но все живо.